На днях я был в церкви… на отпевании… как торжественно и прекрасно!
Фрекен. Это когда отпевали директора Хуммеля?
Студент. Да, моего мнимого благодетеля! У изголовья гроба стоял друг усопшего, пожилой человек, и он же потом первый шел за гробом; пастор особенно тронул меня достоинством жестов и проникновенностью речи. Я плакал, все мы плакали. Потом мы отправились в трактир… И там я узнал, что тот пожилой друг усопшего пылал страстью к его сыну…
Фрекен смотрит на него пристально, не понимая.
Усопший же брал взаймы у поклонника своего сына. (Пауза.) А через день арестовали пастора – он ограбил церковную кассу! Прелестно!
Фрекен. Ух!
Пауза.
Студент. Знаете, что я про вас думаю?
Фрекен. Нет, не говорите, не то я умру!
Студент. Нет, я скажу, не то я умру!
Фрекен. Это в больнице люди говорят все, что думают…
Студент. Совершенно верно! Отец мой кончил сумасшедшим домом…
Фрекен. Он был болен!
Студент. Нет, он был здоров. Только он был сумасшедший! Вот как-то раз это и обнаружилось, и при следующих обстоятельствах… Как у всех у нас, были у него знакомые, которых он для краткости именовал друзьями; разумеется, кучка ничтожеств, то есть самых обычных представителей рода человеческого. Но надо же ему было с кем-то водить знакомство, он не выносил одиночества. Мы ведь не говорим людям, что мы про них думаем, вот и он тоже ничего им не говорил. Он видел их лживость, понимал их коварство… но он был человек умный и воспитанный и обходился с ними учтиво. А как-то раз у него собралось много гостей; дело было вечером, он устал за день работы, и вдобавок ему приходилось напрягаться – то сдерживаться и молчать, то молоть всякий вздор с гостями…
Фрекен пугается.
Ну и вот, вдруг он просит внимания за столом, берет стакан, собирается говорить тост… И тут отпустили тормоза, и он в длинной речи разделалприсутствующих по очереди, всех до единого, объяснил им, как все они лживы. А потом, усталый, сел прямо на стол и послал их всех к чертям!
Фрекен. Ух!
Студент. Я был при этом, и я никогда не забуду, что тут началось!… Мать с отцом стали ссориться, гости бросились за дверь… и отца отвезли в сумасшедший дом, и там он умер! (Пауза.) Долгое молчание – как застойная вода. Она гниет. Вот так и у вас в доме. Тут тоже пахнет гнилью! А я-то решил, что здесь рай, когда увидел однажды, как вы выходили на улицу! Было воскресное утро, я стоял и смотрел; я видел полковника, и вовсе он был не полковник; у меня был благородный покровитель, и он оказался разбойником, и ему пришлось удавиться; я видел мумию – никакую не мумию, я видел деву… кстати, куда делось целомудрие? Где красота? В природе ли, в душе ли моей, когда все в праздничном уборе! Где честь и вера? В сказках и детских спектаклях! Где человек, верный своему слову? В моей фантазии! Вот цветы ваши отравили меня и сам я сделался ядовит! Я просил руки вашей, мы мечтали, играли и пели, и тут вошла кухарка… Sursum corda!
