С нескрываемым недоверием она выслушала ответ и, встречаясь сего взглядом, скупо улыбнулась:
– Только вы не вздумайте про то самое. Просто я вспомнила кое-что. Вспомнила, как еще года три назад каждое воскресенье повадился к нашему берегу приставать на катере, попить нашего вина и поиграться с нашими девчатами, тоже один начальник со стройки и когда уже хорошо набирался, всегда хвалился, что самому главному на всей стройке Автономову и его комиссару Грекову он первый друг. Все чисто про них рассказывал, хоть это нам и ни к чему. И как у Автономова попала под поезд жена, а он за-ради дочери уже двадцать лет бобылем живет. И что у комиссара его жена такая красавица, что он специально для нее каждый раз перекапывает и возит с места на место кусты каких-то заграничных роз.
«Воистину тесен мир, – слушая ее, думал Греков. – И ничего в нем не скрыть от чужих глаз и ушей».
– Веселый такой, – не замечая потемневшего взгляда Грекова, продолжала Зинаида. – И как наберется цимлянского, все старается какую-нибудь из девчат под куст затянуть. Одну, совсем молоденькую, ему все-таки удалось затянуть, а потом она тоже подалась за ним на стройку. Вот мне и вспомнилось все это, а я возьми и брякни. – Зинаида умолкла, и лицо у нее запылало так, что она прикрылась рукавом широкой кофты. – Зачем, и сама не знаю. Нет, знаю, – тут же и сказала она совсем тихо и невнятно из-за рукава своей кофты. – Вам в станице разве не рассказывали за меня?
Греков признался:
– Краем уха слышал, но так ничего и не понял.
Поверх рукава кофты она недоверчиво посмотрела на него. Полудиск ущербной луны, поднимающейся из-за Дона, осветил ее. За спиной ее с ветвей сада сочился красноватый свет.
– Ну тогда я сама расскажу. Я давно уже собиралась, все-таки вы моих родителей знали. А вы, конечно, смотрели все это время на меня и думали: сцепи сорвалась. Сколько раз собиралась рассказать, а как вспомню, что вы оттуда же приехали, где и он… – она не договорила, – так опять не могу себя перебороть. Как вздумаюсь, что я вам здесь вареники леплю, а вы его там кондером кормите…
Она опять стала той. Зинаидой Махровой, которую уже привык видеть Греков. Своим взглядом она так бы и прожгла его. Но Греков почти грубо прервал ее:
– Так же я все равно ничего не пойму. Ты сперва сядь.
Повинуясь ему, она села на табурет и уставилась на него все еще непонимающим взглядом. Да что он, и в самом деле слепой или глухой, если всей станице давно уже всё-всё известно?!
