– А вы кто?
– Не имеет значения, – ответил совсем незнакомый Грекову бас.
Странно, Чернова обычно через сутки дежурила на эстакаде днем. Он решил, что скорее всего в мужском общежитии ему смогут подсказать, где найти Сорокина.
В полутемном коридоре общежития он вдруг наткнулся на трех или четырех девушек, шарахнувшихся при его появлении от двери комнаты, в которой жили Сорокин, Матвеев и Зверев. Они явно подслушивали под дверью и теперь обвалом загрохотали со второго этажа по лестнице. Но еще три девушки, не успев прошмыгнуть мимо Грекова, стыдливо отвернулись к стене. Среди них он узнал и секретаря-машинистку политотдела Солодову.
– А ты-то что здесь делаешь? – с изумлением спросил у нее Греков.
Люся спрятала от него в ладони багровое лицо. Но одна из хорошо знакомых Грекову электросварщиц, Люба Изотова, бесстрашно встретила его взгляд и даже приложила к губам палец.
– Василий Гаврилович, тише!
– Что здесь происходит? – теряя терпение, спросил Греков..
Оглянувшись на дверь, Люба Изотова недоверчиво приблизила к нему в полутьме коридора лицо.
– Вы правда не знаете?
– А что я должен знать?
Она еще больше приблизилась к нему и, привставая на цыпочки, задышала прямо в ухо:
– Там, Василий Гаврилович, у них с самого утра идет. Вадиму Звереву показалось, что Тамара Чернова ездила с Гамзиным на катере по Дону…
– Не показалось, а видел он это своими глазами, – осмелев и тоже приближаясь к Грекову, уточнила другая электросварщица, Люба Карпова.
Люба Изотова отмахнулась:
– Это он с чужих слов повторяет.
Теперь уже расхрабрилась и Люся Солодова:
– И сказал об этом Игорю, но тот, конечно, не поверил.
– Ну и дурак! – громко заключила Люба Изотова.
Люба Карпова прикрикнула на нее:
– Тише!… Еще и сейчас у них, Василий Гаврилович, бой. Слышите?
Теперь и Греков услышал:
– Телок ты, вот кто! Слепец! – кричал за дверью голос Вадима Зверева.
– Что же теперь будет? – плачущим голосом спросила Люся.
– Что бы там ни было, а подглядывать в замочные скважины стыдно, – и Греков потянул дверь за ручку к себе.
Боясь разоблачения, девушки шарахнулись в темноту коридора.
За все время, сколько ни бывал в этой комнате мужского общежития Греков, еще никогда не заставал он ее в таком виде. Большой, купленный в складчину будильник на столе показывал двенадцать часов, а все три койки оставались неприбранными. Пол усеяли обгорелые спички, а на столе, на подоконнике, на смятых подушках валялись надкушенные и недоеденные яблоки. В кадушке с китайской розой, о которой всегда лично заботился Федор Сорокин, поливая её и срезывая мертвые листья, кто-то выстроил целый частокол из окурков.
