– Ах да, сам не знаю, как она ко мне могла попасть. За этими ЗК никогда не уследишь. – Гамзин полез в карман кителя, повешенного на спинку стула. Листок оторванного от папиросной коробки картона он достал из записной книжки.
Греков вскользь пробежал глазами строчки, набросанные на картоне простым карандашом еще совсем мальчишеским почерком. «Если сам откажет, – прочитал он, – ты, рыженькая, не унывай, обещают амнистию. А пахана я не боюсь».
Записка была без подписи. Перевернув листок картона с сургучным пятном «Нашей марки», Греков подумал, что автор записки папиросы курит дорогие. А быть может, подобрал он и кем-то брошенную на плотине пустую коробку из-под «Нашей марки». Вон на стуле у Гамзина тоже раскрыта «Наша марка».
Нет, так и не удалось ему попасть домой, чтобы поспать хотя бы час. Когда вышел от Гамзина, уже рассвело. Солнце поднималось из-за Дона. На эстакаде и на картах намыва ночная смена уступала место дневной. Одни, молчаливые, дрогнувшие в туманной наволочи, под конвоем выливались из ворот строительных районов, другие вливались в ворота и растекались по участкам. А по всем дорогам и тропинкам вразброд и кучками поднимались из поселка к эстакаде и расходились на левое и правое крылья песчаной плотины вольные. Там торжествовал молодой беспечный смех.
Заглянув в политотдел, Греков успел и на диспетчерку, которую уже проводил Автономов, как всегда, с матово-розовым лицом, как будто он без всякого перерыва проспал всю ночь, С диспетчерки Греков поехал на раскопки хазарской крепости, на арматурный двор, в акваторию будущего порта. Теперь уже он знал, что до вечера ему не вырваться из этого ритма.
Он давно заметил какую-то особую, власть этого ритма и над всеми другими людьми на стройке. И над теми, которые вливались на объекты из зоны и выливались обратно в сопровождении конвоиров; и над теми, которые входили и выходили из ворот мимо вахтеров свободными, шумными толпами. Вот уже три года, как он на стройке, но каждый раз какое-то непонятное беспокойство охватывало его, когда он видел, как и те и другие с началом рабочего дня смешивались на строительных участках. После этого уже невозможно было различить, кто ЗК, а кто вольный. Сплошь и рядом можно было слышать, как кто-нибудь из ЗК, не стесняя себя выбором слов, покрикивал на своего напарника из вольных, и тот не обижался, но можно было видеть, как и ЗК при чересчур суровом окрике вольного лишь раздувал ноздри, но тут же и начинал делать что ему говорили. Как будто на это время таяла между ними перегородка. Вдруг нелепостью начинала казаться Грекову и вся эта колючая изгородь с венчающими ее по углам сторожевыми вышками.
