и приготовилась встретить Иезекиля, дядю и всех, кто должен был прийти вместе с ними.
***
Перед этим встретилась Нахва в своем доме с Салимом, как было договорено с его сестрой и родителями, а с ней были Хазим, Омар и Саман. Уединилась она с Салимом в дальнем углу на семейной половине, чтобы родне Салима не было слышно, о чем идет разговор.
– Теперь Иезекиль по праву заслуживает смертного приговора, – сказал Салим.
– Нет, Салим! Люди привыкли повиноваться твоему слову, но и ты послушай меня, а я так не думаю. Сочти я это единственным лекарством от нашей болезни, еще раньше согласилась бы я помочь матери, да смилостивится над ней Аллах, и уж поверь, вдвоем бы мы с ним справились. Но не пожелали мы лишить себя благодати Аллаха и опозорить вас всех поступком, на который женщина может пойти только в том случае, если рядом с ней не оказалось достойных мужчин или ее честь оказалась в опасности, и ей пришлось пойти на убийство того, кто посягнул на ее честь или жизнь. Удержала я в свое время мать от такого поступка и сама удержалась.
Они говорили шепотом, еле слышно, но сидели так близко, что вполне могли разобрать слова друг друга.
– Но я имею в виду, что сделать это должны мужчины, а не женщины, – возразил Салим.
– У меня другой план, – отвечала Нахва.
Салим выслушал ее план от начала до конца, и ему пришлось с ним согласиться.
Иезекиль пришел один. После него появился дядя Нахвы со своим младшим братом, а с ними Хазим. Омар и Саман к тому времени уже готовы были встретить гостей, и все трое – Хазим, Омар и Саман – знали, чем им надлежит заняться.
Иезекиль произнес положенные слова соболезнования Нахве, после чего приветствовал ее дядей и Хазима. Усевшись, он принялся говорить о грибах и походах, о том, что уже появились куропатки, которых, судя по всему, в этом году должно быть много. Казалось, говорит он обо всем этом для того, чтобы прогнать скуку, хотя посидеть он успел всего несколько минут.
– Если сезон выдался грибной, а куропатки стали откладывать яйца – это хороший знак: год будет добрым. Жаль только усопшая нас опечалила. Ну ничего, у нас осталась Нахва, она ее заменит, все наше племя ей гордится.
Он произнес «наше племя» так, словно происходил из него, как и Нахва.
Помолчав немного, Иезекиль продолжил:
– Если позволите, мне хотелось бы побеседовать с Нахвой наедине по делу, ее касающемуся. Вернее, дело касается ее матери, да смилостивится над ней Аллах, и с ней мне следовало бы беседовать, но судьба меня опередила. Так что теперь я должен поговорить с Нахвой.
