– Да, страшно не было, – сказал Глорский, чуть отворачивая лицо от ярко пылавшего пламени. – Просто за какой-то миг перед глазами прошла вся жизнь Сто раз сам писал: «В этот момент перед глазами прошла его жизнь». Писал, хотя казалось это враньем. А оказывается – не вранье… Когда все перемешалось, думал, что конец, я встретился глазами с одним человеком…
– С безруким?
– Откуда ты знаешь?
– Ты с ним поздоровался…
– А он не ответил…
– Да.
– Когда все смешалось, когда мы толпились в проходе и должно было вот-вот взорваться… мы столкнулись лицом к лицу с ним. И я знаю, что он подумал… Я знаю, что он подумал… Знаешь, что он подумал? «Эх ты…» – он подумал.
– Не возбуждай себя.
– «Эх ты, Глорский», – он подумал.
– Пошли спать. Костер совсем потух…
– Это мой школьный учитель.
– Пошли спать. Костер потух…
– Он меня… Представляешь… он меня даже в тот момент…
– Пошли спать.
Они залезли в палатку и застегнули полог.
– Постарайся заснуть, – сказал Кутищев. – Спокойной ночи.
– Спокойной ночи…
Он преподавал литературу. Вообще-то его звали Иваном Ильичом, но постепенно имя сократилось, и он стал Ван Ичом. Ван Ич не признавал ни методики, ни учебников. Он знал наизусть всех поэтов, мог читать по памяти целые главы из прозаических произведений, ему были известны до мельчайших подробностей биографии поэтов и писателей, их друзья, связи, любовные истории. Его урок превращался в винегрет. Ван Ич метался между партами, декламировал, сам себя перебивая пришедшими на ум историями, одновременно спрашивал, ставя оценки (оценки ставила за него примерная ученица, сидевшая на первой парте). Ничего нельзя было предугадать заранее. Круглые отличники хватали на его уроках «двойки». Закоренелые двоечники получали «пятерки». Сначала администрация школы пыталась бороться со стихией Ван Ича, втиснуть его в привычные рамки методики, потом просто показывала его приезжим инспекторам, как анекдот, потом, как всегда это бывает, привыкла.
Другой странностью Ван Ича было то, что он не выделял никого из своих учеников, даже, наверно, не помнил их лиц. Очевидно, это происходило потому, что все отвечали, наперекор бурной энергии учителя литературы, по учебнику. Даже примерная ученица, хотя она тянула на золотую медаль. Ибо отвечать так, как требовал Ван Ич, было выше человеческих возможностей.
Первым человеком, которого учитель литературы в силу ряда причин вынужден был заметить, оказался Борис Глорский. Произошло это при следующих обстоятельствах.
