Костер жарко пылал, освещая крону огромного развесистого дерева и край обрыва, откуда доносилось клокотание речки. Игорь, чихал и кашляя от дыма, варил кулеш. Глорский лежал в траве и смотрел на редкие звезды и на то, как взвивались вверх искры от костра. Они взлетали так высоко, что мешались со звездами, и казалось, что это гаснут не искры, а звезды.
– Почти готов, – сказал Кутищев, пробуя деревянной ложкой из котелка. Борис слышал, как он разворачивал полотенце с миской и ложками, резал хлеб и открывал консервы.
– Я не хочу.
– Надо обязательно. Ты не ешь уже второй день.
– Я не хочу.
– В горах так нельзя. Горы требуют сил.
На соседнем дереве, под которым стояла их палатка, каркала ворона. Наверно, ей давно уже хотелось спать, но мешали эти неожиданно появившиеся люди с их костром, палаткой, запахом пищи и голосами. Ворона каркала методически, соблюдая абсолютно ровные промежутки времени, и это было противнее, чем если бы она суетилась и нервничала. Вороний крик являлся единственным звуком, который разносился по заснувшим темным горам. Горы переходили в небо, небо переходило в горы, иногда в ущельях мерцали звезды, иногда кусок неба оказывался без звезд, – все смешалось, как в первый день творения мира…
– Прогони ворону…
Кутищев снял с рогаток котелок, поставил его на землю и стал ползать, на ощупь разыскивая камни.
– Кыш! Кыш, гадина!
Камни ударялись в листву и долго скакали по веткам. Ворона улетела.
– Садись.
– Не хочу.
– Еда укрепляет нервную систему.
– Ты ешь.
– Без тебя я не буду.
– Как хочешь.
Друзья долго молчали. Ворона каркала в отдалении.
– Если бы не они… – сказал Глорский, – если бы мы сели у окна…
– Перестань. Мы же договорились.
– Если бы сели у окна…
– Может быть, консервы разогреть?
– Когда меня кинуло на нее, я ее поцеловал… Понимаешь, я ее поцеловал…
– Мы же договорились. Садись есть.
Ворона снова вернулась на свое место и стала так же методически каркать. За многие годы она привыкла ночевать на этом дереве, и, наверно, впервые люди потревожили ночлег.
– Прогнать ворону?
– Не надо.
– Ты бы все-таки съел. Завтра будет тяжело идти. На вот консервы, я их подогрел.
Глорский машинально взял банку, вилку и начал есть.
– Если бы мы если у окна! – вдруг закричал он и отбросил банку.
Кутищев сходил и принес банку.
– Ты зря себя травишь, – скатал он, ставя консервы на прежнее место. – Откуда кто знал? Если бы его кинуло влево… Давай не будем об этом. Ты же дал слово.
Да, они дали слово не говорить друг с другом о том, что произошло. И они не сказали ни слова за те два дня, которые шли по горам, но сейчас, когда Глорский пошел к речке за водой для кулеша и увидел светлячка, которого принял за курящего человека, и когда потом его притащил, совершенно разбитого, к костру Игорь, у Бориса сдали нервы, и он впервые заговорил о том, что произошло.
