Вбегая во двор, Журавлев видел, как всадник (вероятно, подручный Ступичева) перемахивает через изгородь. Анатолий выстрелил вслед, но попал или нет, не увидел – тот уже скрылся за углом соседнего дома.
– Очевидно, нападавшие не пролетарии и не станичники, – во время мытья в бане заключил Барашков. – Скорее всего, офицеры и, скорее всего, из контрразведки. Вот только чьей?
В конце сытного и молчаливого обеда Вениамин, ни к кому не обращаясь, вдруг сказал:
– Да, скорей всего это они.
– Веня, ты о чем? – переспросил Алешка.
– Об этих самых. Они следили за Ценципером, так?
– Так.
– А Ценципер прибыл из Новочеркасска. Откуда ему еще взяться? Ведь когда он первый раз в калитку постучал – был с саквояжем. Значит, покидал свое жилище надолго.
– Связные в саквояжах шифровок не носят. Может, в шляпе или в каблуке.
– Лучше всего в собственной памяти, – уточнил Вениамин. – Так вот, если это не красные из Ростова и не немцы, то они от небезызвестного нам господина Федорина. Отряд Походного атамана где-то у Зимовников бродит. Документы у того, с зажигалкой и мундштуком, скорее всего чужие, а вот браунинг и остальное – свои.
Алешка смотрел на товарищей и, попивая парное молоко, думал, как же все перемешалось за этот первый весенний месяц. Где только они не были и чего только не видели… каких только ужасов… А про этот обыкновенный вкус молока из-под коровы, идущий от него чуть заметный аромат сена забыли! О, этот дух! За последнее время он и чай-то всего пару раз пил, а так – то воду, то самогон… А как хочется обыкновенного борща, как мама готовит! А он, дурак, в детстве сползал под стол и фыркал, отбрыкиваясь от ложек с ароматным, наваристым красным бульоном! Эх, сейчас бы за этот мамин стол с уговорами: «За папу… За дедушку… За бабушку!…» А кулич на Пасху, а пряники с мармеладом! Неужели большевики этого всего не ели, не знали вкуса испеченного заботливыми руками домашнего пирога? Нет, не каких-то там заморских ресторанных яств, которых и он никогда не пробовал, а простого пирога с капустой или яблоками, источающего мирный теплый дух домашнего уюта? Не может такого быть! Их что же, всегда только пустой кашей да гнилой картошкой кормили? Поэтому злость желчью разливается по их внутренностям? Поэтому ли роль сердца у них выполняет то, что называют сердечной мышцей? Он же сам не раз видел, как на базаре рабочие и иногородние покупают и суют в кошелки то же самое, что и его мать и бабушка… Откуда же такая патологическая зависть к чужому добру, такая ненависть и дикость? Вон Мельников, у него три года назад отец на войне погиб. И жили они не так сладко, как Алешкина семья, даже трудновато. А спроси Серегу, отчего он не «борец за народное счастье», так еще и в морду получишь. А Шурка, которого Серега зовет иногородним? А тот же Денисов Женька – еще один паренек из их гимназической шайки-лейки, они что, богачи, что ли? Барашков утверждает, что «быдло» так ведет себя потому, что у него наследственно низкая самооценка. Говорит, самооценка нужна для самовыражения, для познания окружающего мира, и если в человеке это не заложено, то без толчка извне он так и останется в темноте, в душевной дремоте. Интересно, сын купца второй гильдии прав?
