– Оно так, – согласился Демин, – но мало ли какие локальные события могут произойти на фронте.
– Ничего, Николай, бог не выдаст, свинья не съест. Я о другом думаю – о том дне, когда в эту тетрадь выплеснется все, что пережил, передумал. Когда поставлю последнюю точку, я такой праздник отмочу. Из-под земли достану дюжину бутылок вина. Прямо на самолетной стоянке шашлык жарить будем. А читать? Читать самым первым ты будешь. Потом Зара рукопись получит. И если вам обоим понравится, в печать отправлю…
Ночь стояла за остывшими стенами землянки. Чад от светильника лез в глаза и ноздри. Бродила тень от пламени по стене, копоть струйками поднималась к низкому потолку. Соломенный матрас, на котором спали Заморин и Рамазанов, источал острый запах мешковины. Душно было в землянке, и синий воздух вис под низкими сводами. Узкой ладонью Пчелинцев ласково погладил клеенчатый переплет толстой тетради.
– Привык я к ней, – признался он почти нежно. – А у тебя такая есть, Николай?
– Что? – опешил Демин.
– Тетрадка такая!
– Почему же она у меня должна быть?
– Ты же ведь тоже сочиняешь, – убежденно сказал воздушный стрелок.
– Чудишь, – пробормотал Демин.
– А листок, забытый тобою на скамейке? Скажи «папаше» Заморину спасибо, что он его у ветра вырвал.
Испугался, что там какие-либо секретные данные, за потерю которых командира экипажа по головке не погладят. Видел бы ты, как он за этим листком гнался. Пыхтит, глаза как у быка, кровью налились. Пейзажик!
Демин потрогал желтый ремешок планшетки, сдавленно хохотнул:
– Словом, спас крупное художественное произведение.
– Не говори так, – строго остановил его стрелок. – Человек, взявшийся за перо, никогда не знает, чем это окончится.
– Теория, – прервал его Демин, – а я практик. Не получаются у меня стихи. Задумаю написать, два-три куплета сложу, а дальше ни в зуб ногой. Я, например, недавно песню начал писать. Вот послушай, если хочешь.
Демин и сам не заметил, как робко он это произнес.
От Пчелинцева эта перемена не утаилась.
– Читай, читай, – потребовал он.
– Я сейчас, – виновато проговорил Демин. – Дай только откашляться. Сажи у вас от этого коптильника развелось – не продохнешь.
В эту минуту Заморин пробормотал что-то неразборчивое во сне, и оба о опаской на него поглядели. Им сейчас было хорошо вдвоем.
– Так я все-таки начну, – повторил Демин и, опуская глаза, голосом чужим и неповинующимся стал читать:
Нас родная страна растила.
Нас могучий ласкал простор,
