Доверчиво тонкой белой рукой погладила она его руку, посерьезнев, спросила:
– Кто-то тебя не пускает, моего бедненького, ко мне?
Сквозь стекло фонаря старший лейтенант настороженно осматривал летное поле, опасаясь, что кто-нибудь из однополчан неожиданно приблизится к самолету и увидит их вместе. Но впереди было пусто, далеко-далеко виднелась одинокая фигура часового.
– Понимаешь, сегодня я должен написать письмо матери Лени Пчелинцева и подготовить к отправке его личные вещи.
– А-а-а! – почти простонала Зара, и лицо ее побледнело. – Как это тяжело! Где ты найдешь слова для такого письма, дорогой?
– Не знаю, – произнес он, – только мне очень хочется, чтобы его старая мать почувствовала, как мы по Лене скорбим. Я ей про весь экипаж напишу. Про тебя, про «папашу» Заморина, про Фатеха Рамазанова.
Он соскочил с крыла, на минуту остановился, оглядывая самолет. Разбитый пушечной очередью «мессера» плексиглас в кабине воздушного стрелка был уже заменен. Аккуратно залатаны пробоины в фюзеляже. Внешне «тринадцатая» сейчас совсем не походила на машину, вырвавшуюся из лап смерти. Все так же грозно отливал темной синевой металла ствол крупнокалиберного пулемета. Пройдут дни, и за этот пулемет сядет новый воздушный стрелок. Может быть, он будет отлично вести наблюдение за задней полусферой и не хуже своего предшественника отбивать атаки «мессеров», но разве он заменит Леню Пчелинцева?
Демин тяжело вздохнул и зашагал от самолета прочь, к землянке, приютившей на этом аэродроме его экипаж.
Сырой, неуютный ветер дул с берегов Вислы. Лениво били на западе орудия. Даже в этой кромешной мгле обменивались артиллеристы обеих воюющих сторон залпами. Была перестрелка вялой и редкой. У входа в землянку Демин долго счищал с сапог ошметки густой грязи о скобу, заботливо врытую в землю «папашей» Замориным. «Чего это он, чудак, – подумал старший лейтенант про себя, – или зимовать на этом аэродроме собрался? Мы же вот-вот рванемся до самого Берлина».
В землянке было нестерпимо жарко от добела накаленной «буржуйки». За грубо сколоченным столиком сидел моторист Рамазанов, шевеля губами, писал письмо.
Заморин, кряхтя, подпоясывал серую, видавшую виды солдатскую шинель ремнем с патронником. На вопросительный взгляд старшего лейтенанта неохотно ответил:
– В наряд мне сегодня.
Демин, сочувствуя, покачал головой:
– Да. Достается вам в ваши годы, Василий Пахомыч. Если бы я только мог это отменить.
Заморин потянулся за пилоткой, смущенно кашлянул.
