Эх, ему бы только один маленький шанс! Уж он бы точно его не упустил!..
И вот наступило сегодняшнее, злосчастное утро.
«Неужели с той проклятой минуты, когда Араб объявил о предстоящей казни, ничего не изменилось? Может быть, он передумал?.. Или позабыл о своем намерении?..» – в тайне надеялся молодой пацан.
Муэдзин замолчал, намаз окончился, мужчины поднялись с колен и стали расходиться. На крохотном пустыре перед лачугой сделалось тихо, обыденно, как и в предыдущие дни. Лишь одинокий страж, привалившись спиной к неровной каменной стене между оконцем и дверью, монотонно напевал национальный мотив…
«Забыли!.. – осторожной искоркой промелькнула радостная догадка. – Или решили помиловать! Чтоб получить выкуп или обменять!.. Такое ведь раньше тоже случалось».
Тяжесть тревоги постепенно вытеснялась хрупким предчувствием удачи. Пожалуй, самой огромной, великой удачи в его короткой жизни! Созерцаемый из оконца кусочек однообразного, бесцветного и одновременно пугающего пейзажа сначала робко окрасился безобидными оттенками; затем ожил, заиграл яркими бликами и, наконец, заполнился почти осязаемой теплотой. Сомнения и тревоги таяли с каждой минутой спокойного, солнечного утра…
«Они такие же люди, нелишенные жалости, сострадания, доброты, – едва заметно кивал парнишка, все еще побаиваясь поверить в нежданно свалившееся счастье. – И седобородый амир, оказывается, неплохой мужик. Араб… Почему Араб? Наверное, из-за темной прокопченной кожи лица. Просто решил пугнуть меня страшным приговором. Преподать урок неверному…»
Бесшумно ступая босыми ногами по земляному полу, засыпанному пересохшей грязной соломой, он прогулялся по убогому каземату; обошел вокруг вкопанную посредине помещения металлическую раскоряку, предназначения которой так и не сумел понять…
И тут вдруг почудились голоса – далекий нестройный хор мужских голосов. Мальчишка испуганно остановился, прислушался…
Нет. Показалось.
Спохватившись, он вновь метнулся к амбразуре, точно боясь изменений, способных в одночасье произойти снаружи в его отсутствие. На пустыре по-прежнему было тихо, безлюдно. Только «песня» караульщика, да резвая беготня мальчишки лет восьми, что обитал, должно быть, вместе с отцом или старшим братом в горном бандитском лагере. Сорванец гонялся с палкой за бараном, улизнувшим из огороженного дувалом закута. Догнав, оседлал, вцепился черными пальцами в шерсть, что-то задорно выкрикнул…
Пленный невольно улыбнулся – даже плюгавый юнец, огревший пару дней назад по спине своей длинной сучковатой дубинкой, в этот час представился вполне симпатичным и забавным ребенком. Да и те моджахеды, бившие в первые дни плена до потери сознания, до крови из ушей, до нестерпимого желания умереть – уж не казались извергами.
