– Опять небось с Китом очередную шкоду устроили! – рявкает отец.
Я впервые вижу его в таком состоянии.
– Кит?! – Мама не верит своим ушам. – Неужто и Кит бегает по округе как оглашенный? Не может быть!
Я молчу. Зубы у меня застучали снова.
– Он тоже с тобой был? Отвечай! – допытывается отец. – Не то мне придется будить их среди ночи – проверять, дома он или нет.
Такая немыслимо страшная перспектива вынуждает меня сменить тактику; я отрицательно мотаю головой.
– Ты уверен? – спрашивает мама. – Уверен, что не вовлек Кита в эту передрягу? Потому что если он сейчас в таком же виде, то я даже не представляю, что подумает его мать!
Я опять отрицательно мотаю головой. Неужели мама в самом деле полагает, что это я вовлекаю Кита в разные передряги, а не он меня? И как только Киту удается так ловко водить за нос обеих наших мам?
– Что же вы все-таки затеяли? – спрашивает отец. – Если, конечно, ты простишь мне столь бесцеремонное любопытство…
В ответ я снова погружаюсь в безмолвное оцепенение. Сознательно ли я отказываюсь говорить о том, что, по моему убеждению, ни в коем случае нельзя раскрывать посторонним? Или я просто настолько потрясен произошедшим, что потерял дар речи? Голый, дрожащий, я стою там, как малое, еще не научившееся говорить дитя, а в голове свербит одна-единственная горькая мысль: я же мог обернуться и узнать, кто этот человек. Мог, мог обернуться. И увидел бы его. Опять я провалил всю операцию.
Набросив на меня полотенце, мама изо всех сил растирает меня, и тут я обнаруживаю, что в кулаке у меня что-то зажато – тот предмет в рубчиках и бороздках, который я вынул из ящика за миг до появления незнакомца. Наконец-то я могу эту вещь рассмотреть; да, я не ошибся. Она тоже промокла, как и моя одежда. Выхватив опознанный наконец предмет у меня из рук, мама бросает его на кучку мокрого белья, лежащую рядом на полу.
Он выглядит там вполне уместно: это длинный темно-синий шерстяной носок с большой, старательно заштопанной дырой на пятке.
Кит вертит носок в руках, изучая его со всех сторон. Я извлек его из маминой корзины с грязным бельем; теперь, когда носок высох, видно, что штопка чуть светлее остальной части, а стопа от ветхости и постоянной носки побурела. Кит выворачивает его наизнанку. Там не обнаруживается ничего, кроме нескольких катышков свалявшейся шерсти.
Мы сидим за накрытым к чаю столом; поблескивают высокие серебряные подсвечники и пепельница; это призы, завоеванные родителями Кита на чемпионатах мира по теннису. Я наблюдаю за манипуляциями с носком, и сердце у меня сжимается. Вот он, плод моих героических усилий, сокровище, за которым я отправился глухой ночью, чтобы положить к ногам друга. Отправился, разумеется, не за носком, а за чем-то совсем иным. Если бы на моем месте был Кит, все вышло бы по-другому. Вместо носка он нашел бы карту или, может, чертеж какого-нибудь завода. Или шифровку. Уж только не носок. Да еще старый.
