Я оглянулась на Холода. Королева велела мне не заводить любимчиков среди стражей. Она дошла до того, что запретила мне даже томным взглядом выделять кого-нибудь одного в присутствии других. Мне это требование показалось странным, но она – королева, и спорить с ней небезопасно. И все же я оглянулась. В конце концов, он спас мне жизнь. Неужто это не стоит одного-единственного взгляда? Для королевы, моей тети, у меня найдется оправдание: пресса сочла бы странным, если бы я не выразила ему благодарности. Что было правдой. Только посмотрела я на него потому, что мне хотелось на него посмотреть.
Волосы у него были серебряные, как рождественская мишура, блестящие и металлические. Они спадали занавесом до щиколоток, и я знала, какие они мягкие и живые и как приятно ощущать их живое тепло всем телом. Верхние пряди он убрал назад, скрепив их костяной заколкой. Волосы сверкали и переливались на фоне серого костюма от "Армани", сшитого в расчете на атлетическую фигуру и широкие плечи стража – а еще на пистолет в наплечной кобуре и пару-тройку ножей. Но на два пистолета в наплечных кобурах и плотно прикрепленный к бедру короткий меч в кожаных ножнах костюм не был рассчитан. Над плечом у Холода сквозь сияние его гривы проглядывала рукоятка второго меча. Ножами страж просто щетинился, а ведь у Холода всегда припрятаны еще один-два клинка, никому не видные. Ни один портной не сумеет сшить костюм, способный скрыть такую прорву оружия. Холоду даже не удалось застегнуть пиджак, и пистолеты, меч и один из ножей блестели под вспышками.
Зал гремел криками "Холод, Холод!", пока Мэдлин выбирала, кому спрашивать. Репортер опять оказался из незнакомых. Ничто так не привлекает прессу, как покушение на убийство.
– Холод, насколько серьезно ваше ранение?
Холод ростом повыше шести футов, и поскольку я сидела и микрофоны были рассчитаны на мой рост, ему пришлось наклониться. Он грациозен в любом бою и с любым оружием, но сейчас, сложившись вдвое над микрофоном, казался неуклюжим. Я подумала, приходилось ли ему хоть раз говорить в микрофон, но он уже отвечал на вопрос:
– Я здоров.
Он выпрямился, и у него на лице я увидела облегчение, когда он отвернулся от камер – видимо, решив, что отделался от них. Ага, как же.
– Но разве не ваша кровь была на принцессе?
Его ладонь сжимала рукоятку короткого меча. Прикасаться к оружию без необходимости – признак нервозности. Он опять склонился к микрофону, на этот раз неловко задев мое больное плечо. Не думаю, что журналисты заметили эту маленькую оплошность, но для Холода это было невероятно неуклюже. Он оперся рукой о стол, чтобы восстановить равновесие, и посмотрел на меня глазами цвета серого зимнего неба. Взгляд безмолвно спрашивал: "Я сделал тебе больно?"
