Мадам Ловсхайм подвела священника к человеку, лежащему у наших ног. Мы оба немного посторонились, и в полосе света блеснула рыжая борода священника. Подобно нам, он вначале нагнулся и внимательно поглядел на мертвеца. Он казался неуклюжим и озадаченным, похоже было, что он толком не знает, чего, собственно, от него ожидает мадам Ловсхайм. Однако он опустился на колени, достал свое распятие и четки и стал перебирать их пальцами.
Мне не было видно его лица, я видел лишь наклоненную голову и довольно узкие худые плечи в тщательно застегнутой на пуговицы сутане и его крупные ступни, торчавшие из-под складок одежды. Он был моложе, чем показался мне на первый взгляд: его шея была без морщин, в его волосах мышиного цвета не было заметно седины, и фигура была довольно стройная. Меня удивили его американские ботинки. Это показалось мне настолько странным, что я стал внимательно их разглядывать. Да, они несомненно были американскими. Священник продолжал бормотать молитвы. Ловсхайм озабоченно глядел в усеянный тенями двор, а мадам Ловсхайм приняла набожную мину, но глаза ее блестели, глядя на меня с выражением, близким к коварной насмешке. И я подозревал, что под личиной этой набожности ее мозг бешено работал.
Священник продолжал бормотать. Мне нравилось, что он не задавал никаких вопросов по поводу убийства, которое было слишком очевидным, не предлагал отпущения грехов и не давал никаких советов. Мне пришло в голову, что из-за своей молодости он, возможно, чувствовал некоторую неуверенность и что это событие в его практике, вероятно, было беспрецедентным.
Ловсхайм немного отступил, я и мадам Ловсхайм тоже сделали какие-то движения. Я устал, и мне хотелось скорее покончить с этим делом. Я сказал:
– А теперь, мадам, вызывайте полицию!
– Пойди, Грета, – сказал Ловсхайм каким-то обалдевшим тоном. – Скажи то, что сочтешь нужным.
На этот раз она согласилась. Бросив кругом беглый взгляд и задержав его с явным удовольствием на коленопреклоненной фигуре священника, она удалилась.
Ловсхайм и я опять остались в ожидании. Ловсхайм все еще был погружен в какие-то темные и беспокойные мысли, а я стоял рядом, мечтая поскорее покончить со всей этой суетой и предстоящими отвратительными вопросами. Теперь уже я чувствовал страшную усталость. Но я знал, что следует иметь наготове свой рассказ. Рассказ, в котором не должно быть несоответствий, потому что мне придется придерживаться одной версии и повторять ее позже на неизбежном официальном следствии. Самым слабым местом было мое хождение в холл. Как я мог объяснить его, не сказав ни слова о Сю?
