Не успел Сыромятный Ремень договорить, как Азелл Поскакал вниз. Кампанец испугался – он, видно, не думал, что римлянин примет его слова всерьез, – и закричал ему вслед:
– Ты что же, с лошадью – да в яму?
Это стало пословицею у крестьян: так говорят, когда хотят предупредить неразумный поступок.
Азелл долго скакал пустою дорогой и вернулся к своим, проклиная трусость врага. В лагере его встретили объятиями и поздравлениями с победой.
В том же году умер сиракузский царь Гиерон, и положение римлян в Сицилии резко переменилось. Царство перешло к внуку Гиерона, Гиерониму, еще совсем мальчику и вдобавок безнадежно испорченному дурными друзьями, и потому неспособному правильно распорядиться не только ничем не ограниченною властью, но даже самим собою.
Гиерон предвидел, что в руках внука Сиракузское государство легко может погибнуть, но лучшего наследника у него не было, и уже незадолго до смерти он решил даровать Сиракузам свободу. Этому, однако же, изо всех сил воспротивились его дочери, которые рассчитывали, что Гиероним будет правителем только по имени, а на деле полноправными хозяевами в городе станут они и их мужья – Адранодор и Зоипп.
Нелегко было девяностолетнему старику спорить с любимыми дочерьми, не покидавшими его ни днем, ни ночью. Кончилось тем, что он назначил внуку пятнадцать опекунов и до последней минуты умолял их хранить верность союзу с римским народом, тому союзу, который сам Гиерон соблюдал нерушимо целых пятьдесят лет.
Адранодор сумел быстро устранить всех прочих опекунов под тем предлогом, что Гиероним уже достаточно взрослый и вообще не нуждается в опеке, и остался при юноше единственным советником.
В правление Гиерона царь никакими знаками отличия, возносившими его над прочими сиракузянами, не обладал. Гиероним с первых же дней облачился в пурпурное одеяние, голову украсил золотой короной и появлялся на людях в сопровождении вооруженных телохранителей. Видели даже, как он выезжает из дворца на колеснице, заложенной четверкою белых коней[32].
И сиракузяне все чаще вспоминали умершего Гиерона и вздыхали все тяжелее.
Нрав нового правителя обнаруживал себя не только во внешнем его обличий, но и в том, как презрительно и грубо он со всеми обходился, как надменно выслушивал просьбы, как редко допускал к себе не только чужих, но даже опекунов, в неслыханной его распущенности и жестокости. Очень скоро такой овладел всеми страх, что иные из опекунов, опасаясь мучительной казни, покончили с собой, иные бежали.
