Видя, с каким искусством вел Гасдрубал государственные дела, римский народ заключил с ним договор, установив границею между римскими и карфагенскими владениями реку Ибер и порешив, что город Сагунт, который стоит на ничейной земле[2], должен сохранить свою свободу.
Кому занять место Гасдрубала, сомнений не было ни малейших: воины немедля подняли на руки молодого Ганнибала, принесли его на главную площадь лагеря и под единодушные крики одобрения провозгласили императором.
Ганнибал после смерти отца сперва жил в Карфагене, а затем Гасдрубал прислал письмо в сенат с просьбою отправить Ганнибала к нему, в Испанию. Собрался сенат, и баркиды говорили, что сын Гамилькара должен привыкнуть к ратному делу и стать наследником отца, а глава противной партии, Ганнон, предложил ответить Гасдрубалу отказом.
– Чего мы опасаемся? – спрашивал он. – Что сын Гамилькара слишком поздно узнает вкус безграничной власти и царского великолепия? Или что сами недостаточно скоро и проворно сделаемся его рабами? Нет, этого юношу надо держать дома и выучить его покоряться законам и властям, как покоряются им все прочие в Карфагене! А иначе – берегитесь, чтоб из малой этой искры не разгорелся великий пожар!
Нрав, достоинства и пороки Ганнибала.
Все лучшие люди в сенате поддержали Ганнона, но их било немного, и, как обычно, большая часть взяла верх над лучшей. Ганнибал был отправлен в Испанию и сразу же стал любимцем всего войска. Старые солдаты были готовы верить, будто снова видят перед собою молодого Гамилькара: тот же облик, та же живость лица и сила взгляда. Но вскоре о сходстве с отцом уже мало кто и вспоминал; вместо этого в один голос заговорили о том, что не было еще на земле человека, одинаково одаренного двумя противоположными способностями – начальствовать и повиноваться. И едва ли кто мог решить, кому Ганнибал дороже – командующему или войску: и Гасдрубал, если надо было действовать смело и решительно, всем прочим предпочитал Ганнибала, и воинам ни один из начальников не внушал столько доверия и отваги.
Никто не боялся опасностей меньше, чем Ганнибал, и никто не обнаруживал большей осмотрительности в самые опасные мгновения. Никакие труды не могли утомить его тело или сломить дух. И зной, и мороз он переносил одинаково терпеливо. Никогда не ел и не пил ради удовольствия, но лишь утоляя голод и жажду. Бодрствовал и спал, не различая дня от ночи, отводя отдыху лишь то, что оставалось от дел; да и тогда не искал ни мягкой постели, ни тишины, и многие видели, как он растягивался прямо на земле, покрывшись солдатским плащом, посреди постов и караулов.
