Я вытащила мобильный и набрала домашний номер Терешкиной.
– Алло, - сказал щемяще знакомый голос.
– Ника! - ахнула я. - Боже!
– Это Вера, - мрачно поправила девушка.
– Прости, - прошептала я.
– Мама умерла, - с вызовом произнесла Вера. - А вы кто?
– Виола Тараканова. Извини, но ваши голоса так похожи, - стала оправдываться я, с трудом приходя в себя от шока. - Скажи, Верочка, у вас вещи не пропадали?
– Какие?
– Всякие. Может, что-то из квартиры исчезло?
– Брать у нас нечего, - с легким пренебрежением заявила Вера. - Телик допотопный, холодильник во времена неандертальцев собран, компа нет.
– Я про одежду. Ты не проверяла мамин шкаф? Прости, конечно, за вопрос.
– Не-а. Сразу для похорон ей костюм выбрала, он у нее один приличный, остальное старье.
– Может, шуба испарилась? - цеплялась я за последнюю надежду, понимая, что она тает, как кусок льда на горячей сковородке.
– А вы почему интересуетесь? - напряглась Вера.
– Да понимаешь… Я случайно увидела… на одной нашей общей знакомой… э… э… шубу. Как у Ники. Ну и подумала… вдруг…
Я сказала и обалдела. На улице май, ложь про манто в самый раз.
– Это ошибка, - буркнула Вера, - мамина цигейка на месте, в мешок от моли упрятана. Извините, я устала, спать хочу.
Я положила трубку на колени. Маловероятно, что Ника унесла шмотки с собой. Вера бы их исчезновение заметила и удивилась. Значит, моя подруга ушла в чем была, прихватив только Ларсика. Или его взял другой человек. Кто? Кому нужна замусоленная игрушка, реликвия бабушки Греты, подарок дедушки Микласа, заслуженного железнодорожника? Это не драгоценности, не уникальная картина, а жуткая поделка, ценная лишь для Ники.
Так кого убили в отеле? Кто? Если погибла проститутка, то где Ника? И если подруга жива, то зачем она звонила мне с воплем «Убивают!»?
Сообразив, что хожу по замкнутому кругу, я снова взяла телефон и позвонила Филипенко.
– Здравствуйте, сейчас не могу ответить на ваш звонок, оставьте сообщение после гудка, - ответил автоответчик ее голосом.
– Майя, срочно соединись со мной. Виола Тараканова, - сказала я и стала рассматривать народ, бегущий по тротуарам.
– Глаза б мои их не видели! - проскрипело сбоку.
Я повернула голову. Упоенно ругавшие мужчин женщины незаметно ушли, на освободившуюся часть скамейки сел дед в белой панаме.
– Разврат, - прокряхтел он, - гадость.
– Вы ко мне обращаетесь?
– Еще кого-то тут видишь? - агрессивно отреагировал дед.
– Людей много, - улыбнулась я.
– Сама, значит, из таких, - брызгал слюной старикашка.
