Эрл и его люди расселись по одну сторону высокого стола, глядя на нас сверху. Потом послышался третий рог, и с левой стороны зала появилась вереница женщин. Впереди шла Эльфгифу. Я узнал ее тотчас же и ощутил прилив гордости. Она выбрала то же облегающее небесно-голубое платье, в котором я впервые увидел ее на Пасхальном приеме у Кнута в Лондоне. Тогда ее длинные волосы были распушены, повязанные только одной золотой повязкой. Теперь они были зачесаны кверху и обнажали стройную белую шею, хорошо мне памятную. Я не мог оторвать от нее взгляда. Она шла впереди, скромно потупив глаза и держа в руках серебряный кувшин. Подойдя к столу дяди, она наполнила стеклянный кубок главного гостя, потом кубок дяди, а потом дворянина, следующего по рангу. Судя по цвету, это был роскошный чужеземный напиток — красное вино. Исполнив свой формальный долг, Эльфгифу передала кувшин слуге и пошла на свое место. К сожалению, она сидела у дальнего конца высокого стола, и мой сосед заслонял ее от меня.
Повара превзошли самих себя. Даже я, привыкший есть охотничье мясо у Эдгара, был поражен разнообразием и качеством блюд — рубленая свинина и баранина, круги кровяной колбасы, сладкие пироги и пироги с начинкой из пресноводной рыбы — щуки, окуня, угря — тоже со сладким тестом. Нам предлагали белый хлеб, не похожий на грубый каждодневный. И конечно же, вклад Эдгара, оленина, которую теперь торжественно внесли на железных вертелах. Я пытался, подаваясь вперед, а потом отклоняясь назад, еще раз со своей скамьи увидеть Эльфгифу. Но сидевший справа от меня был человеком дородным и статным — он оказался местным кузнецом, — и вскоре ему надоела моя непоседливость.
— Слушай, — сказал он, — сядь и займись едой. Не часто у тебя бывает возможность так хорошо поесть, — он счастливо рыгнул, — да и выпить тоже.
Разумеется, вина нам не предлагали, но на столе стояли тяжелые мисы, сделанные из местной с темно-зеленым отливом глины, содержавшие напиток, которого я еще никогда не пробовал.
— Сидр, — сообщил мой дородный сосед, с великой радостью пользуясь деревянным ковшом, чтобы снова наполнить свою и мою деревянные чаши. Видно, он страдал от необыкновенной жажды, ибо всю трапезу пил чашу за чашей. Я, как мог, старался уклониться от его дружеских и настойчивых предложений не отставать, однако это было нелегко, даже когда я стал пить мед, сдобренный миртовым суслом, в надежде, что он оставит меня в покое. Кожаная бутыль с медом была в руках чересчур расторопного слуги, и каждый раз, когда я ставил свою чашу, она вновь наполнялась. Постепенно и едва ли не впервые в жизни я пьянел.
