Я оказался прав. Последовавшие за этим дни были самыми скверными в моей жизни, худших условий я не знавал. Спал я вместе с собаками и ел, выбирая из еды кусочки получше. А еще набрался от них блох. И большую часть дня проводил, спасаясь от собачьих зубов. Я терпеть их не мог и стал носить при себе дубинку — пользовался ею, чтобы треснуть любую псину, подошедшую ко мне слишком близко, хотя самые мерзкие то и дело пытались зайти сзади и напасть. Такая жизнь давала мне достаточно поводов и времени для размышления о том, как это люди могут любить собак, а тем более столь мерзопакостных охотничьих собак, как эти. В Ирландии главы кланов гордились своими волкодавами, и я понимал, почему. Те собаки были великолепными, изящными животными, аристократичными, с длинными ногами и надменной походкой. Но свора Эдгара, судя по виду, была стаей дворняг. Вполовину ниже волкодава, короткомордые, остроносые, с неопрятной шкурой, в основном грязно-коричневой масти, хотя у иных имелись пятна черные или рыжие, а одна была бы и вовсе белая, если бы не валялась то и дело в грязи. Мне казалось невероятным, что кому-то охота содержать такую свору. Несколько месяцев спустя я узнал, что их называют «английские гончие», и что их предки высоко ценились как охотничьи собаки теми самыми римлянами, что построили Уотлинг-стрит. Мне сообщил об этом монах, аббат которого был большим любителем охоты и держал такую свору. Монах поведал, что эти английские гончие ценятся за храбрость, стойкость и способность идти по нюху как верхнему, так и нижнему — по следу в воздухе и на земле. Меня изумляло, как это собаки могут идти по запаху, ведь сами они ужасно воняют. Чтобы моя пурпурная рубаха не провоняла псиной, я принял предосторожность — повесил служившую мне верой и правдой кожаную суму на колышек, вбитый как можно выше в один из столбов, ибо был уверен, что сам я воняю не меньше моих сотоварищей-псов.
Эдгар приходил навестить собак и поутру, и во второй половине дня, чтобы проверить и меня, и своих вредоносных гончих. Он входил в собачий загон и с небрежным видом пробирался через буйную свору. Он обладал жуткой способностью замечать укусы, царапины и все такое прочее на любой из них. Заметив же, он резким движением хватал собаку и прижимал ее к себе. Ничуть не боясь, он оттягивал уши, разводил в стороны лапы, ища колючек, ненароком отодвигал сокровенные части, которые называл «палкой» и «камешком», смотрел, не кровоточат ли они и не поранены ли. Если обнаруживал глубокую рану, то доставал иголку с ниткой и, прижав к земле собаку коленом, зашивал рану. Иногда, если собака была беспокойной, звал меня на помощь — подержать ее, и конечно, меня сильно кусали. Видя текущую из моей руки кровь, Эдгар довольно смеялся.
