Впрочем, если бы причиной общего несогласия были только взгляды, — как равнодушно смотрели бы все на это несогласие! Но с этими взглядами были связаны богатства, высокие звапия, права, — обстоятельства, бесконечно затруднявшие раздел. Из двух братьев, до сих пор совместно владевших отцовским достоянием, один покидал теперь отчий дом, и, следственно, возникала необходимость разделиться с остающимся братом. Отец не сделал никаких распоряжений на случай этого раздела, потому что он не мог его предвидеть. Богатства церкви были накоплены в течение целого тысячелетия; они составились из пожертвований предков на дела благотворения, и эти предки принадлежали уходящему брату в той же степени, как и остающемуся. Связано ли право наследования с отцовским домом или с отцовской кровью? Пожертвования были сделаны католической церкви потому, что тогда не было ещё никакой другой; первенцу — потому, что тогда он был единственным сыном. Должно ли было в лоне церкви признаваться право первородства, как в дворянских семьях? Было ли законно предпочтение, оказанное одной стороне в тот момент, когда другой ещё не существовало? Могли ли лютеране быть лишены права пользования достоянием, которое составилось из пожертвований их же предков, лишены единственно потому, что во времена пожертвования ещё не было никакого различия между лютеранами и католиками? Обе религиозные партии выступали друг против друга в этом спорном деле с видимой основательностью, выступают и до сих пор; но доказать свою правоту было одинаково трудно и для той и для другой. Право располагает решениями только для таких случаев, какие можно представить себе заранее, и, быть может, церковные пожертвования не принадлежат к таковым, — но принадлежат по крайней мере тогда, когда требования жертвователей распространяют на догматические положения. Мыслимо ли связывать вековечное пожертвование с изменяющимися воззрениями?
Когда бессильно решить право, решает сила; так было и в этом случае. Одна часть удержала за собой то, чего у неё уже нельзя было отнять; другая защищала то, чем ещё владела. Все епископства и аббатства, секуляризованные до заключения мира, остались за протестантами; но паписты обезопасили себя специальной оговоркой, что в будущем секуляризации больше не будет. Всякий господин церковного владения, непосредственно подчинённого империи, — курфюрст, епископ или аббат, — теряет свои доходы и сан, как только он переходит в протестантство. Он обязан тотчас же оставить свои владения, и капитул приступает к новым выборам совершенно так же, как в том случае, если бы место его освободилось вследствие его смерти. На этом священном якоре «церковной оговорки»- (Reservatio ecclesiastica), ставившем всё земное благополучие князя церкви в зависимость от его вероисповедания, держится до сих пор католическая церковь Германии, — и что сталось бы с ней, если бы этот якорь не выдержал? «Церковная оговорка» наткнулась на ожесточённое сопротивление со стороны протестантских чинов, и хотя они в конце концов внесли её в мирный договор, однако потребовали, чтобы прямо было сказано, что соглашение обеих партий по этому пункту не было достигнуто. Могла ли такая оговорка иметь для протестантской стороны большую силу, нежели для католиков — обещание Фердинанда обеспечить свободу совести протестантских подданных в церковных владениях? Таким образом, в мирном договоре сохранились два спорных пункта; они и повлекли за собой войну.
