К тому времени почти все немецкие наследственные владения Фердинанда объединились с Чехией в общий грозный союз, дерзость которого перешла теперь все границы. 17 августа 1619 года на общегосударственном сейме члены союза объявили императора врагом чешской религии и свободы, который своими пагубными советами возбуждал против них покойного короля, предоставлял войска для их угнетения, предал королевство на разграбление иноземцам и, наконец, презрев державные права чехов, уступил его по тайному договору Испании; на этом основании Фердинанда лишили всех прав на чешскую корону и незамедлительно приступили к новым выборам. Так как приговор был вынесен протестантами, то выбор, разумеется, не мог пасть на католического принца, хотя приличия ради раздалось несколько голосов за Баварию и Савойю. Но ожесточённая религиозная ненависть, разделявшая евангелистов и реформатов, долгое время затрудняла также избрание протестантского короля, пока, наконец, ловкость и энергия кальвинистов не победили лютеран, несмотря на их численный перевес.
Из всех князей, которым возможно было предложить этот сан, курфюрст Пфальцский Фридрих V имел наибольшее основание притязать на доверие и благодарность чехов. Среди всех претендентов не было ни одного, за которого бы так красноречиво говорили и частные интересы отдельных чинов, и привязанность народа, и столь многочисленные государственные выгоды. Фридрих V был человек свободного и просвещённого ума, большой доброты, королевской щедрости. Он был главой немецких реформатов, вождём унии, располагавшим её силами, близким родственником герцога Баварского, зятем короля Великобритании, который мог оказать ему могущественную поддержку. Все эти преимущества были умело и успешно выставлены на вид партией кальвинистов, и Пражский сейм с молитвами и слёзами радости избрал королём Фридриха V.
Всё, что произошло на Пражском сейме, было слишком умело подготовлено, и Фридрих сам принимал во всех переговорах слишком деятельное участие, чтобы предложение чехов могло изумить его. Но его всё же испугал блеск этой короны, и двойное величие преступления и счастья повергло его, малодушного, в трепет. По обыкновению всех слабых людей, он сперва, дабы укрепиться в своём замысле, спрашивал совета у других, но советы, которые шли в разрез с его вожделениями, не имели на него никакого влияния. Саксония и Бавария, с которыми он особенно считался, все остальные курфюрсты, все, кто сопоставлял его замыслы с его способностями и силами, старались отвратить его от пропасти, в которую он готов был броситься. Даже король Английский Яков предпочитал видеть своего зятя лишённым короны, чем поощрением столь дурного примера участвовать в оскорблении священной власти королей. Но мог ли голос благоразумия бороться с соблазнительным блеском королевской короны? В момент высшего напряжения своих сил свободный народ, свергнув священную ветвь двухсотлетней династии, бросается в объятия Фридриха; в надежде на его мужество этот народ избирает его своим вождём на опасной стезе славы и свободы; от него, своего прирождённого защитника, ждёт угнетённая религия защиты и охраны от гонителя — неужто он малодушно признается в своём страхе, неужто он трусливо предаст религию и свободу? Вдобавок эта религия являет ему всё превосходство своих сил, всю немощь её врага. Две трети австрийских владений вооружены против Австрии, и воинственный семиградский союзник готов предпринять нападение, чтобы разъединить и жалкие остатки австрийской армии. Могло ли такое предложение не возбудить его честолюбие? Могли ли такие надежды не вдохнуть в него мужество?
