Ни мгновения не медля, он вскочил, бросил свой страшный трофей в мешок, затянул ремни и, бормоча себе под нос проклятия всем Повелителям Пустоши и их покровителям, принялся оттирать руки. Запах был настолько нестерпимым, что охотник морщился и чихал еще долго, пока собирал свое оружие и вещи.
Затем, оставив ночным хищникам тушу зубра, он все теми же звериными скачками отправился в чащу. Пройдя какое-то время по лесу, он потрогал ладонью зарубку на коре высохшего древесного великана, удостоверился, что эта та самая зарубка, что он оставил сегодняшним утром, и свистнул.
Мгновение спустя из чащи раздался далекий, но быстро приближающийся лай, и появилась свора пушистых собак, впряженных в небольшие сани без всякой поклажи.
Человек потрепал по кудлатой голове вожака, который с интересом обнюхивал его окровавленные сапоги и мешок в руках, затем снял с головы мохнатую шапку с меховым наличником, что все это время была на нем.
Длинные черные волосы разметались по плечам, и молодое, не знавшее ни усов, ни бороды лицо повернулось к слабому, идущему к закату светилу.
– Во имя Крома! – воскликнул юноша, потрясая мешком. – Полдела сделано, и пусть я не увижу восхода солнца, – месть уже крадется к их шатрам!
Вскочив на свою повозку, киммериец бросил прощальный взгляд на деревья, небеса и золотые лучи, пляшущие по снежным курганам, и издал дикий свист. Вожак оглушительно залаял и устремился вперед, увлекая всю упряжку за собой. Больше юноша по сторонам не смотрел. Его голубые, как льды Киммерийского Кряжа, глаза смотрели только вперед, а зубы были стиснуты так, что побелели скулы.
В эти мгновения он и впрямь напоминал Дикого Охотника, того, что в последний час мира со своей призрачнойсвитой пронесется по меркнущим небесам навстречу Последней Битве.
– Я была в горах. Последние из наших уже пируют в жилище Крома. Они перекрошили целую кучу рыжебородых и погибли, как мужчины.
Говорила пожилая киммерийка, а обращалась она к дряхлому старику, которого годы скрючили в три погибели. Теперь он мог стоять, только опираясь на сильное плечо юного Конана. Эта троица – вот все, что осталось от клана кузнецов из предгорья Восточного Кряжа.
– Мы втроем сделаем все за остальных. Хватит болтать, Дьяра, старик может умереть у меня прямо на руках, а его руки еще нужны Крому.
– Да, говорить нам больше не о чем, – прошамкал старец. – Дьяра, ты принесла мешок и для меня?
Женщина молча вышла из пещеры, где происходил этот разговор, и вскоре вошла вновь, швырнув на каменный пол два кожаных мешка, содержащих то же, что и мешок Конана, лежавший у погасшего очага. Старик наподдал ногой холодную золу и поплелся вглубь укровища, где висел полог из выцветшей и потерявший былой блеск шкуры барса. Он откинул полог и оглянулся:
