– А где матрас с моей койки?
– Матрасов не полагается, – ответили мне.
– А подушка?
– Подушек не полагается.
– А одеяло?
– Не полагается.
Можно было подумать, что компания целиком надеется на своих моряков. Она надеется на то, что каждый придет на «Йорику» не только со своим матрасом, но и со всем остальным. Я, например, поднялся на борт в шляпе, в куртке, в брюках, даже в сапогах, как бы они ни выглядели. Но многие на «Йорике» не имели и этого. У одного не было обуви, другой прекрасно обходился без куртки, третий наматывал на ноги какое-то тряпье. Позднее я узнал, что именно самые бедные пользовались у шкипера самым большим доверием. Да и то. В рваной рубашке и босиком не больно сбежишь с корабля, особенно в тех портах, где за моряками постоянно следит полиция. Так что шкипер по-настоящему был уверен только в своих оборванцах. Уж они-то никогда не бросят на произвол судьбы старую добрую «Йорику».
Одним краем моя койка упиралась в коридорную перегородку. Койка напротив крепилась к деревянной стене. С другой стороны тоже находились две койки. Кубрик был рассчитан, конечно, на четверых, но, как правило, в нем обитали семь-восемь человек. Дощатая перегородка выгораживала некое крохотное пространство, которое считалось столовой. Там стоял стол. По предписанию он не должен был находиться рядом с койками, но так получалось, что дверей не было, а значит, спальня и столовая соединялись напрямую. В углу стояло старое ведро, ржавое и протекающее. В нем мы могли умываться, мыть полы, а при нужде низвергать из своих желудков то, что там не могло удержаться. Было у нас и несколько шкафчиков для одежды. Если бы в них не висело какое-то ветхозаветное тряпье, я бы назвал их пустыми. Иллюминаторы мутные и маленькие. Вопрос о том, что их надо помыть, поднимался не раз, но обычно каждый отвечал: «А вот ты сам и сделай это», или сразу начиналась бешеная перепалка, потому что моряки на «Йорике» отличались какой-то необыкновенной нервностью. К тому же, стекло сохранилось только в одном иллюминаторе, так что все это не стоило внимания. Кубрик постоянно был погружен в некий мистический полумрак. Люки, ведущие на палубу, ночью открывать запрещали, потому что свет мешал вахте на мостике. Поэтому воздух в каюте был плотный и душный. Раз в неделю, правда, кубрик заливали соленой водой, это называлось уборкой. Но не было ни соды, ни мыла, ни швабры. Компания ничего такого не выдавала, и не дай вам Бог оставить на столе свой кусочек мыла. Грязь везде лежала таким крепким и толстым слоем, что вырубить ее можно было только ломом и топором. Будь у меня время и силы, я, может, взялся бы за этот труд. Причем не из врожденного чувства чистоплотности, которым на «Йорике» никто не обладал, а из чистого любопытства, потому что, казалось мне, в верхних пластах окаменевшей грязи точно нашлись бы финикийские золотые монеты. А какие сокровища хранились в более глубинных пластах, об этом я даже не задумывался. Может, там лежали ногти вымершего неандертальца, а может подтверждение того, что уже самые древние люди слыхали о мистере Генри Форде из Детройта и умели подсчитывать, сколько долларов зарабатывает мистер Рокфеллер, когда чистит свои солнцезащитные очки?
