– Пришел, вспомнил, – сказала Оленька, оборотясь, – дышит, дышит…
– Батюшки, к соседям побегу, одним разве втащить! – завопила кухарка и кинулась на улицу.
Давыд Давыдыч начал стонать и силился подняться сам. Оленька помогала ему, ухватясь за плечи. Наконец он выговорил:
– Оленька!..
– Что, милый? Что, родной мой? Не слажу я. Сейчас придут…
– Оленька, слава богу… – И, не окончив, он опять лег, подышал и вдруг, приподнявшись, сел к стене.
Глаза его были мутные, обледенелые волосы торчали во все стороны. Он долго глядел на свечу, потом уронил голову. Оленька негромко ахнула.
Вошли, топая, соседи-мужики, три брата, поклонились, сказали друг дружке деловито:
– За голову, за ноги берись, да не стукни, – легко подняли Завалишина, внесли в избу и посадили на сундук. – Одежду снять с него надо и водки влить ему две чайных чашки с солью, – сказали мужики.
Кухарка кинулась, принесла водку и чашку, и Давыд Давыдыч, давясь, выпил и громко, словно отлегло уже самое тяжелое, принялся охать, не открывая глаз.
– Вино действие оказывает! – сказали мужики, и только вышли, как опять вбежала кухарка, крича:
– Где водка-то? Батюшки, Андрея нашего ведут…
– Вот и слава богу, – проговорил Давыд Давыдыч и осел…
Оленька одной рукой охватила его, другой принялась расстегивать и снимать мокрую одежду, все время заглядывая в лицо и жалобно улыбаясь его стонам…
Закрытый одеялом, Давыд Давыдыч лежал в постели навзничь. Глаза его теперь блестели; лицо было красное и сухое. Оленька быстро и настойчиво ходила по половику. Завалишин говорил:
– Помните, как я поклялся, вот и пришел. Мне хорошо! Только, Оленька, отчего холодно?.. Точно бы лед под боком лежит. Такое было беспокойство эти дни; думаю: что же это должно случиться? Неужто – смерть? Не хотелось умирать!.. Уж никак не мог догадаться, что же это нужно сделать такое. Страшно было одну минуту, когда уходил под воду… Очень было страшно, а потом хорошо. Какой свет я видел, Оленька!.. Начался он в таких пространствах. И, знаешь, мне показалось, что свет этот был все же во мне…
Оленька подошла, постояла близко и опять заходила.
– Я не понял твоего письма, – продолжал он, – от кого тебя спасти? Кто тебя мучит? Ведь муж твой умер.
– Молчи, молчи, – торопливо перебила Оленька и быстро присела рядом к нему на кровать.
Он закрыл глаза. Она же глядела не в лицо ему, а мимо, на тот край постели, словно у стены кто-то был. Глядела она долго; в потемневших ее глазах появился ужас. Она соскользнула на пол, опять заходила, потом села на сундук, как давеча.
