Записки натуралиста | страница 15



Прошло месяца полтора, и, наконец, несмотря на ряд неудач, мое желание исполнилось.

Однажды поселковые ребята принесли нам маленького птенца сизоворонки. Он был как-то особенно уродлив и отличался крикливостью и прожорливостью. Достаточно было войти в комнату, где помещался пленник, как он начинал громко кричать, требуя пищи. Кусочки сырого мяса, лягушата, дождевые черви – все это поедалось ненасытным птенцом в большом количестве. Зато рос он очень быстро, покрывался яркими перьями и вскоре научился летать.

Птенцу была предоставлена полная свобода. Наевшись, он обычно усаживался в саду на сухую ветвь акации, которая росла против балкона, и сидел там до тех пор, пока не чувствовал нового приступа голода. Тогда он принимался разыскивать людей, появлялся на террасе или через открытое окно влетал в комнату. Усевшись на первое удобное место, будь то спинка стула, плечо или голова человека, птенец начинал кричать, требуя пищи. Отделаться от его настойчивых криков можно было, только сунув ему в рот несколько кусочков сырого мяса. С жадностью проглотив пищу, птенец взъерошивал перышки, оставался короткое время неподвижным, видимо наслаждаясь чувством сытости, затем бесцеремонно здесь же оставлял свою «визитную карточку» и через открытое окно улетал в сад на ту же сухую ветку. Здесь он предавался отдыху и переваривал съеденное. Вскоре наш противный, крикливый и надоедливый птенец превратился в красивую взрослую птицу. Мы прозвали его Сивкой.

Чем старше становилась Сивка, тем больше она нуждалась в движении. Иной раз поднимется Сивка высоко в воздух, полетает Над садом и усядется на самую вершину пирамидального тополя. Бывали и такие случаи, что после полета кругами у дома птица направлялась в степь и, пролетев с полкилометра, садилась на телеграфную проволоку. Там уже она сталкивалась с дикими сизоворонками. «Неужели улетит?» – замирало в страхе мое сердце. «Наверное, улетит»,– отвечал я на свои мысли. Конечно, я мог бы водворить Сивку в пустую комнату и не пускать летать по саду, но лишить птицу свободы мне было жалко. Будь, что будет, решил я и перестал об этом думать. А сизоворонка, как будто желая разубедить меня в моих сомнениях, продолжала оставаться такой же ручной и доверчивой. Увидишь ее иной раз на высоком дереве и даже усомнишься, что это наш выкормыш. Такая она красивая: оперение гладкое – к телу плотно прилегает, и ведет себя, как настоящая дикая птица – сидит на дереве и зорко следит за окружающим. «Сивка!» – закричишь на весь сад, с уверенностью, что эта случайно залетевшая дикая птица улетит сейчас подальше от беспокойного места. И вдруг видишь, что это действительно Сивка. Сидя на дереве, она откликнется своим коротким, грубым криком, а затем, блестя на солнце яркими крыльями, мелькнет в воздухе и усядется на руку. Только не стала Сивка любить, чтобы ее руками трогали. Толкнешь ее пальцем, а она своим сильным клювом больно за палец хватит, но смотрит на вас так же доверчиво, как и раньше, когда была уродливым птенчиком. Ну разве хватит силы лишить такую птицу свободы? Но вдали от дома Сивка была так же осторожна, как и ее дикие родственники. Завидит, бывало, издали гурьбу ребятишек, насторожится, сразу же расправляет крылья и летит прямо в наш сад, считая его своим домом. Так эта ручная сизоворонка жила в нашем саду все лето.