И дано ей не убивать их, а только мучить пять месяцев; и мучение от нее подобно мучению от скорпиона, когда ужалит человека.
— Да нет. Не мутанты это — радиация…
— Кто имеет ухо, да слышит…
— Пойдем, — Сергеев сделал еще одну попытку освободиться.
— В те дни люди будут искать смерти, но не найдут ее; пожелают умереть, но смерть убежит от них, — старуха разошлась. Её монотонное бормотание постепенно превращалось в истошный вой.
— И трупы их оставит на улице великого города… Она отворила кладязь бездны, и вышел дым из кладязя, как дым из большой печи; и помрачилось солнце и воздух от дыма из кладязя… И видел я как бы стеклянное море, смешанное с огнем… И вышли из храма семь Ангелов, имеющие семь язв, облеченные в чистую и светлую льняную одежду…
Старуха рванула грязные лохмотья, оголив изъеденную язвами грудь и завизжала, — Я. Я седьмой ангел. Я видела стеклянное море… Там, — она махнула рукой в сторону северо-запада и снова принялась завывать.
— Все народы придут и поклонятся пред Тобою, ибо открылись суды Твои.
Сергеев рванулся. Скрюченные пальцы скользнули по прорезиненной ткани костюма химзащиты. На несколько секунд воцарилась тишина, и поисковики зашагали прочь. Но, опомнившись, старуха засеменила за ними.
— И посыпали пеплом головы свои, и вопили, плача и рыдая: горе, горе тебе, город великий, драгоценностями которого обогатились все, имеющие корабли на море, ибо опустел в один час!
Веселись о сем, небо и святые Апостолы и пророки; ибо совершил Бог суд ваш над ним.
— Пошла, пошла отсюда, — Сергеев замахнулся.
— Да. Она еще упрямее, чем предводитель тех, которые живут в торговом центре под Пушкой, — Епифанов снял с плеча незаряженный ППШ, — тот хоть с третьего раза понял, что от него хотят.
— Да. Ты прав. Надо и в правду, шмальнуть ей под ноги, — лейтенант сняв свой 'калаш', передернул затвор, — может хоть тогда отстанет.
Существо, закутанное в лохмотья, вдруг, довольно резво для старухи, отскочило метров на пять-семь. Но когда Епифанов и Сергеев, осторожно обходя завалы из машин, двинулись к Лубянке, вновь потащилось за ними — теперь уже на некотором расстоянии.
— И дым мучения их будет восходить во веки веков, и не будут иметь покоя ни днем, ни ночью поклоняющиеся зверю и образу его и принимающие начертание имени его, — камень, описав дугу, стукнулся о борт тележки.
— Твою мать.
Он, не до конца прикрутил фитиль свежедобытой керосинки и, сняв колпак, прикурил от еле мерцающего огонька.
