Прихожу в себя где-то за мостиком - между стволами выдвижных устройств.
- Боцман! Как вы там?
- Дуже погано… - подаёт голос Белохатко. Когда он так говорит, получается очень весомо, веришь, что не просто «очень плохо», а именно «дуже погано». - Зуб выбил…
Устоял наверху только помощник.
- За счет веса! - пошучивает он.
Взбираюсь на мокрый обрешетник мостика. Белохатко отплевывается морским рассолом и кровью. Хрипло щелкнул динамик.
- На мостике, как вы там? - вопрошает старпом из недр сухого, теплого и такого уютного сейчас отсека.
Хочется ответить так, как отвечает в подобных случаях лейтенант Симаков: «Сыровато!… Но жить можно».
Что-то странное случилось с атмосферой. Будто сгустился воздух - ветер сплошной, без порывов, без слабины, обжимает тебя, придавливает веки к глазам, надувает ноздри, щеки - приоткрой только рот! Выдувает глаза из орбит!
Боцман бесцеремонно пригибает меня - я зазевался; в шторм не до субординации, и мы кланяемся очередному каскаду.
Рубка всплывает, вода спадает, плавная сила возносит нас на вершину вала, и тогда снова открывается бугристая ширь взъярившегося океана. Он прекрасен - всклокоченный, безумный старец.
Я поглядываю на помощника, на боцмана. Чувствуют ли они то же, что испытываю сейчас я? Считают ли и они, что им крепко повезло - увидеть океан во всей грозе его и силе. Ощутить то, что выпало очень немногим: живую мощь первородной стихии, ощутить её напрямую - лицом, телом, душой, и не где-нибудь, а на вершине её буйства, в реве, в провальном лёте над бездной? Ведь только верхняя вахта подлодок окунается так в эту бурливую купель - с головой. Все прочие мореходы прикрыты стеклом и сталью ходовых рубок.
Руднев нахохлился, глаз под навесом капюшона не видно. Лицо боцмана застыло в гримасе, с какой легче всего встречать «скуловорот» - град шрапнельных брызг: губы сжаты, глаза прищурены. В жизни не узнаю, о чем он сейчас думает. Спросить? Как же, скажет!…
- О чем задумались, Андрей Иванович?
- Зуб, думаю, какой вставлять: золотой или стальной?
Потешается боцман. Прекрасно понимает, что это совсем не то, что мне хотелось услышать.
Нас снова накрывает.
Всё-таки странную работенку выбрал себе этот бывший полтавский хлебороб - бултыхаться ночью посреди океана. Сидел бы сейчас в теплой хате при Одарке, варениках и цветном телевизоре! Плохо ли ему жилось, комбайнеру колхоза-миллионера?! Пятнадцать лет под водой морячить - тут родиться надо с боцманской дудкой на шее.
