Он смотрел на нее и знал, что теперь, после того как он кончит первый раз, ему не придется долго ждать второго захода – эта половчанка возбудит его своей нетерпеливой нежностью и робкой стыдливостью новой наложницы. Она сделает все, что он повелит. И она будет выполнять его приказы не из мистической завороженности, как вначале, а с ликованьем новообращенной служительницы Бога. Да, лежа под ним на спине, на боку, на животе, на локтях и коленях или взлетая над ним скифской амазонкой, она, русская Ярославна или Василиса, будет всегда видеть в нем Бога. В нем, в Рубинчике.
А к утру, когда она истечет, как ей будет казаться, уже абсолютно всеми соками своего тела и когда ее кожа станет прозрачной, а тело – невесомым и падающим в свободном, как в космосе, падении – в это время при рассветной прохладе, вползающей в просветлевшее окно, она даже в самых затаенных уголках своего сознания будет молиться на него и нежить в себе его образ, как в XII веке женщины молились чувственно-эротическому культу Христа. И тогда он опустит ее доверчиво-послушное тело на пол, поставит ее на локти и на колени и с помощью вазелина одним мощным ударом войдет в ту крохотную и почти не расширяющуюся щель, которая обожмет его копье до нового зажима дыхания и души. Вскрик ужаса, клекот слез, дикие рывки ее тела, стремящегося сбросить раздирающую боль, попытки уползти из-под него, вырваться, освободиться, а потом, когда он вонзит ей в рот свои пальцы и почти до боли оттянет ей челюсть, – тихое постанывание, скулеж и покорный плач, а сквозь него медленное, очень медленное, но уже через минуту все ускоряющееся повиливание ягодицами. Быстрей и быстрей…
иноходью… рысью…
и – наконец – вскачь! До хрипа,
до воя,
до крика! До проникновения его копья в ее позвоночник, И – кажется – еще дальше: в грудь, в легкие, в горло!
И на исходе – до дикого, сумасшедшего, разнузданного и синхронного у обоих оргазма…
В свете сиреневого русского рассвета
Пустое, мертвое тело
Рухнет под ним на пол,
Влажное от пота,
Мокрое от спермы
И бездыханное от такого счастья.
Он сядет на пол к ее лицу,
Он поднимет ее легкую голову на свои колени
И будет гладить ее тонкие русые волосы.
А она, бессильная и безмолвная,
Даже не открывая своих серых половецких глаз,
Станет тихо вылизывать его опавшую плоть,
Отлетая в сон, в забытье, в детство,
Где такими же тихими сытыми губами
Она подбирала, перед тем как уснуть,
Последние капли молока из соска своей матери…
