Но в ушах до сих пор звучал ее голос, услышанный утром в телефонной трубке.
— Может, зайдешь ко мне? — предложила она. — Попробую соорудить какой-нибудь салат.
— К тебе? Домой? — рассмеялся он. — Я не понималь, ты сказаль «антрэ, мон шер»? Ничего, что я по-французски? — У него было прекрасное настроение, но он тут же пожалел, что начал дурачиться.
— А что тут удивительного, Грэм?
У него пересохло в горле; он что-то ответил, но теперь уже не мог вспомнить.
Социально не защищен!
Он вспомнил, что через пару дней миссис Шорт потребует ежемесячную плату за комнату. Сейчас-то деньги у него были, но сколько придется ждать этого социального пособия? Да на него особенно и не разгуляешься.
Граут остановился перед домом миссис Шорт на Пэкингтон-стрит, в Айлингтоне. Он не мог решить, что лучше — войти или не входить; может, сперва отправиться в паб? Если предварительно пропустить стаканчик-другой, то разговаривать с миссис Шорт будет куда легче. Впрочем, подумал он, нечего забивать себе голову глупостями: ведь разговор о квартплате зайдет только по истечении месяца, а сегодня всего лишь двадцать восьмое. Да в конце-то концов у него сегодня день рождения, может он сделать себе поблажку или нет? Граут открыл дверь.
В узком коридоре было темно — хоть глаз выколи; маленькое полукруглое оконце над входной дверью заросло бурой грязью, обои на стенах тоже побурели, а у миссис Шорт в очередной раз иссяк запас сорокасвечовых лампочек. Грэм почти ничего не видел. Он ощупью нашел лестничные перила и стал подниматься вверх по ступенькам; его комнатушка располагалась на самом верхнем, четвертом этаже. На площадке третьего из засады выскочила миссис Шорт.
— А, мистер Граут, что-то вы сегодня в неурочный час, — заговорила она, появившись из телевизионной гостиной (жесткие стулья, черно-белый телевизор, просмотр только до двенадцати, плата за лицензию и за дополнительный расход электроэнергии — с жильцов). Миссис Шорт, грузная, лысеющая матрона лет пятидесяти, вытерла руки — сначала о пыльную тряпку, а потом, для верности, о свое кримпленовое платье. Остатки ее волос были так туго стянуты в задней части черепа, что Граут мог бы поклясться: пряди, росшие надо лбом, того и гляди, вырвутся с корнем, оставив после себя гладкие залысины. Из-за этого натяжения с ее лица не сходила злорадно-изумленная мина. Когда она моргала, у него создавалось впечатление, что ее верхние веки не достают до нижних. Наверно, поэтому моргала она часто, а глаза вечно были красными.
