Мы знали югославскую команду и представляли, что борьба нас ждет серьезная, соперник силен. В клубе олимпийской деревни со многими перезнакомились. Особенно выделялся Драгослав Шекуларац. Этот молоденький парень, преисполненный важности, заявлял:
– Сегодня в мире два лучших крайних правых – Стэнли Мэтьюз и я.
Нельзя было понять – шутит он или говорит серьезно. Мы посмеивались: «От скромности не умрет!» Но он действительно впоследствии стал видным футболистом, долгое время играл за национальную команду Югославии, выступал за клубы США, ФРГ.
Недавно, вспомнив этот эпизод, рассказал его югославским коллегам – был у них на семинаре по проблемам футбола. Милян Милянич, союзный капитан, засмеялся:
– Это же Шекуларац!
Техничного талантливого игрока нередко подводила самонадеянность, самоуверенность.
А на Олимпиаде он против нас сражался крепко, как и все его товарищи. И все-таки мы первые забили гол.
Мяч, который послал по дуге головой Исаев, казалось, опускался в ворота, а подоспевший Ильин добил его в сетку. Счет открыт. Югославы еще более рьяно, чем прежде, рвутся к нашим воротам. А мы стараемся гасить их натиск, подолгу держа мяч, передавая друг другу – вперед, назад, влево, вправо, тем самым дезорганизовывали, изматывали соперника, бегающего без мяча. Это спартаковцы хорошо умели. Счет так и не изменился до финального свистка. Единственный гол оказался золотым.
Сразу же после матча состоялось награждение. Но меня грызло ощущение какой-то несправедливости, хотя и произошла она не по моей вине. В то время Олимпийский комитет вручал золотые медали лишь тем игрокам, которые участвовали в финале. А ведь до этого самоотверженно «работали» на победу и Рыжкин, и Иванов, и Стрельцов, не раз вызывавший восторженный гул трибун. И они остались без наград. Я был уверен, что Эдик, сыгравший три игры, даже четыре, если считать повторный матч с индонезийцами, больше заслуживает золота, чем я, выступавший только в одном матче.
На корабле – мы уплывали сразу же, на следующее утро, – я не выдержал, подошел к Эдику и сказал, что думаю об этом, сказал: «Медаль твоя!» и попросил ее принять как память об Олимпиаде. Он ответил, что ни за что не возьмет. «Не говори ерунды, ты заслуживаешь ее не меньше меня. И я не хочу ни о чем слушать». Прошло два дня, и я снова подошел к Стрельцову с тем же – неловко мне было, и ничего не мог с собой поделать. Эдик рассердился: «Если ты еще раз подойдешь, я просто перестану с тобой разговаривать. Тебе тридцать, а мне девятнадцать, у меня еще будут впереди Олимпиады, мне еще играть и играть…»
