Окунувшись в несмолкаемый шум Мехико, я глубоко проник в суть этого предания и обнаружил в нем новые грани. Люди, сопротивляемость которых подземному гулу была слаба, сразу же покинули долину, но прижиться в горном поселке, где еще можно было выносить гул, им тоже не удалось. Тогда они перебрались еще дальше и обосновались в девственном лесу – иного выхода у них не было. Стараясь не слишком углубляться в чащу, так, чтобы была видна Дорога мертвецов, они укрылись за поваленными деревьями и скалами и ждали, когда подземный гул прекратится. А за это время их земли были переделены, и, лишившись всего, они превратились в наемных работников жителей долины и горного поселка. Предвидя свою судьбу, они во время подземного гула, длившегося более ста дней, жили в тусклом желтоватом свете, проникавшем в девственный лес, укрываясь там, подобно истребленным некогда «большим обезьянам».
Я сидел, сестренка, на бетонной скамье провонявшего мочой стадиона, где проходила коррида, и пил свежее пиво. По дну чаши бродил бык. Я и какая-то американская семья сидели на самых верхних скамьях среди мексиканцев, хотя и несколько особняком, с таким видом, будто случайно оказались не там, где нам следовало находиться. Обычно туристы располагаются вблизи арены – те места отсюда, с верхотуры, кажутся уютными и привлекательными. Японцу и американской семье, которые, нарушив обычай, забрели туда, где надлежит быть простым мексиканцам, окружающие не выражали явного осуждения – это было бы не в их характере, но в глубине души они злились, испытывая, видимо, неловкость от нашего присутствия. Семья американских туристов, ни на кого не обращая внимания, все время что-то требовала от гида. И этот метис тихо отвечал им увядшим, жалобным голосом. Сидевшие вокруг мексиканцы, казалось, стыдились своего жалкого соотечественника. Однако атмосфера явного раздражения, царившая среди мексиканцев, объяснялась еще и тем, что коррида не удалась. Возможно, мексиканцам, для которых мы были инородным телом, впившейся в них отвратительной занозой, было неловко за то, что под их ослепительным солнцем происходит такая вялая, анемичная коррида – бумажный матадор убивал бумажного быка.
Мальчик-американец лет десяти с лицом маленького старичка, несколько раз уточнив цену, купил кока-колу. Старательно отсчитав песо, он, явно недовольный тем, что ему недолили в бумажный стаканчик этой мутной пенящейся жидкости, отпил глоток и мрачно проворчал, что, мол, мексиканская кока-кола отвратительна на вкус. Продавец, примерно такого же роста, как мальчик, только усатый, повернувшись к гиду, буквально вцепился в него: «Переведи, что сказал мальчишка». Гид, демонстрируя до сих пор скрываемую враждебность к своим нанимателям, перевел как есть недовольное ворчание мальчика, и продавец, раскинув руки, тут же заорал: «Кретин!», но сидевшие вокруг мексиканцы хранили гробовое молчание...
