Когда я, сестренка, приехал в Мексику, то часто обращал внимание на проявления чувства вины, которое испытывают живущие сейчас вместе с индейцами и метисами потомки тех, кто перерезал ацтеков – коренных жителей этих мест, и я всякий раз мысленно возвращался к своим призрачным видениям детства. Сон о солдатах китайской армии, схвативших меня на основе приказа о чрезвычайном положении, можно было бы истолковать как возмездие за содеянное предками, и эта догадка вселила в меня страх и отчаяние. В многозначности сна, в котором китайские оккупанты разрушили мир моего родного языка, поставив под сомнение возможность описать мифы и предания нашего края, нашла отражение и тайная надежда, вынашиваемая мной с детства: о, если бы удалось бежать от огромной ответственности за возложенную на меня работу, работу, к которой я только что приступил, – описание мифов и преданий нашего края...
Утром, собираясь покинуть отель, я так и не отыскал возле кровати ключ от комнаты. Однако не придал этому особого значения – в отеле, где до рассвета шныряют проститутки, а постоянно проживающих вообще, по-видимому, нет, портье вряд ли уже поднялся. А если говорить честно, я не находил в себе сил копаться в сползшем на пол грязном покрывале, в сбитых простынях и одеялах. Но когда мы пересекли темный холл, из-за стеклянной перегородки мужской голос потребовал сдать ключ. Рейчел отнеслась к требованию с полной серьезностью и вернулась в номер за ключом. Если близкая возмущению критическая позиция, занятая Рейчел в отношении попойки, устроенной мной и колумбийским художником, диктуется этическими нормами той местности, где она выросла, не должна ли такая девушка испытывать невыносимый стыд за то, что после ночи, проведенной с японцем, ей еще выговаривает какой-то ночной портье-мексиканец?
Однако, сестренка, когда через некоторое время Рейчел появилась с ключом и подошла к окошечку, чтобы сдать его, она с той же серьезностью извинилась перед мексиканцем и, не теряя самообладания, широким шагом подойдя ко мне, сказала:
– Чтобы у вас, профессор, не осталось плохих воспоминаний о прошлой ночи...
Весь вестибюль утопал в темно-красных, почти черных цветах и в яркой зелени бугенвиллей, и, пока мы шли по нему, я не знал, куда девать свое багровое от стыда лицо. Я не мог не признать, что такое непринужденное поведение Рейчел свидетельствовало о том, что ей присущи качества, которые ставят ее надо мной. Мы шли по широкой улице Инсургентов; я – мужчина, причем старше по возрасту, – был не в состоянии взять под защиту эту девушку-иностранку, с которой провел ночь, и всем своим поведением демонстрировал эту немощь. Зная, что Рейчел живет где-то поблизости, я все равно не проявил ни малейшего желания проводить ее и эгоистично направился в сторону своего дома, а Рейчел, приняв это как должное, пошла меня проводить.
