этого хватит. На ампулу, на дозу, на обезболивающий укол. Я почти физически ощущала, как в вену втыкается игла, наполненная остатками чувств Влада, и по телу разливается блаженный покой, и боль уходит, уходит…
– Ты еще любишь меня? – спросила я на следующее утро после годовщины, с которой он так меня и не поздравил.
– О чем ты? – Влад казался застигнутым врасплох.
– Ты еще любишь меня?
– Люблю, конечно. – С той же интонацией он мог сказать все, что угодно: «закрой дверь», к примеру, или «говенная была киношка». Но он сказал – «люблю, конечно».
– У тебя кто-то появился, милый?
– С чего ты взяла? Не говори глупостей.
– Мы не спим уже почти месяц.
Влад ухмыльнулся. Не улыбнулся – именно ухмыльнулся, его верхняя губа по-волчьи вздернулась, и из-под нее на секунду блеснула полоска зубов, беспощадных, ослепительно белых. Все-таки прикусу Влада неправильный.
– Что-то такое я слышал о повышенном либидо сорокалетних женщин.
– Не смей говорить мне о моем возрасте! – взорвалась я. – Слышишь, не смей!!!..
– Ну что ты, – испугался Влад. – Успокойся. Просто неудачная шутка… Прости. Последние два месяца были трудными, этот проект с джаз-клубом… Ты же знаешь, детка…
– Не смей называть меня деткой!
Детка. Когда-то это умиляло меня, заставляло совершать глупости; пару лет назад, вдохновленная его «деткой», я свистнула в лиссабонском отеле «Marques De Pombal» два бокала и полотенце. «Детка», вот как, вот оно что. Лучше бы он ударил меня наотмашь.
– Ну что с тобой?
– Я не детка, милый. Я сорокалетняя баба.
– При чем здесь «сорокалетняя баба»?
– При том, что ты завел себе девку. Шлюху.
– Глупости.
– Значит, это не так? Значит, у тебя никого нет, кроме меня?
Спасение было совсем близко. Стоит Владу сказать одно слово, одно-единственное слово, и все станет на свои места, все вернется на круги своя, и я снова буду парить над городом, в небе, заполненном воздушными змеями и сыром манчехо, и любить Влада в лифтах, на подоконниках и на смятых простынях, и во рту у меня снова появится леденец, разве что вкус его изменится – с яблочного на клубничный. Давай, спаси меня, мальчик мой!..
– Значит, у тебя никого нет, кроме меня?
– Никого… – Влад помедлил лишь секунду, и эта секунда стала решающей.
Я поняла: он лжет. Лгут его янтарные глаза, его тяжелый подбородок, лгут его вибрирующие ноздри, каждая щетинка, каждая пора его лица лжет. Спустя полчаса он солгал еще раз – когда трахнул меня. Еще никогда секс с ним не был так отвратителен. С тем же успехом он мог трахать резиновую куклу или одну из латиноамериканских скульптур, стоящих в доме, с тем же успехом он мог забивать гвозди, колоть лед в шейкере, с тем же успехом он мог менять колесо в машине, которую я ему подарила. Но даже не это было самым страшным, даже не это.
