3
Что нового творится на свете
Селия молчала. Я, отбросив всякую учтивость, в жадном изумлении пожирала ее взглядом. Задала вопрос, как она. Когда глаза привыкли к темноте, я смогла лучше разглядеть ее ботинки с пуговицами из тонкой кожи, пышный фиалковый бутон ее платья и этот чудовищный ошейник. Спросила снова: как она? Молчание.
Неловко признаться, но я попыталась узнать от Селии о ее проступке; мне казалось немыслимым, что она, будучи невиновной, должна терпеть подобное унижение. Поймите, о римском рабстве я была осведомлена куда больше, чем об американском. И все же верила в справедливость – если не в божескую, то в человеческую. Мое сердце было исполнено жажды праведности. Двигало мной в первую очередь… любопытство: я ни капли не сомневалась в том, что неволе Селии должно быть понятное объяснение. Нужно просто допытаться до причины, по которой ее, рабыню, выставили под замком на всеобщее обозрение.
Но скоро стало ясно, что Селия не проронит ни слова; ночная темнота сгущалась, вот-вот грозил пролиться дождь – и мне, сбившейся с пути в поисках миссис Мэннинг… мне ничего не оставалось, как снова пойти своей дорогой. Но напоследок я, оглянувшись на этот жалкий загон, поклялась Селии, смотревшей на меня холодно и молча, что вернусь утром.
От рыночной площади я удалялась нетвердой походкой: голод, усталость, последствия затяжного плавания давали себя знать; о внезапной встрече с Селией нечего было и говорить…
Но, завидев перед собой еще одно заведение для постояльцев – «Таверну Баулера», я вдруг ощутила прилив сил и ускорила шаг навстречу – чему? Глотку спиртного (если только решусь его заказать)? Ночлегу (и наплевать на миссис Мэннинг)? Вот только мой несессер невесть где…
Перепугав меня до полусмерти, рядом со мной возникла девчушка.
– У миссис Мэннинг нет свободной комнаты – ни сегодня, ни завтра.
Сообщив мне это странное известие, она застыла на месте как вкопанная. Я даже не сумела удивиться сразу – настолько странно выглядела сама вестница.
Еще подросток – высокая, да, хотя и ниже меня, но довольно долговязая для девочки лет пятнадцати-шестнадцати. Угловата, костлява. Длинные темные косички растрепаны – словно обгрызенные крысами веревки – и свисают наподобие безжизненно болтающихся рук, как бы лишенных локтевого сустава. Черные глаза под редкими ресницами впились в мои острыми буравчиками. Нос длинный. Губы тонкие, бесцветные. Лицо заледенело ничего не выражающей гримасой, скрипучий голос повторил:
