«На одного «большевика» немцы перевозили 8 антибольшевиков, нужно очень презирать этих последних чтобы не считать такой пропорции достаточно гарантирующей от отравления «революции» большевистским ядом». Рассуждения Покровского довольно беспочвенные, ибо надо было бы быть слишком наивным, для того чтобы пропускать через Германию только своих «агентов». Недаром и сам Ленин заботился о том, чтобы первые десять «путешественником» не оказались слишком изолированы. Но «бомба с ядовитыми газами», как назвал ген. Гофман ленинскую посадку (Троцкий и здесь не оригинален в своих острых словечках!), была сильна не своей начинкой из утопического «бреда» ленинцев пытавшихся лозунги борьбы за мир превратить в «пролетарскую революцию», не количеством этих пущенных в Россию агитаторов, а прослойкой из золотого металла, в виде немецких денег. От них зависела и сила взрыва, который должна была произвести бомба. Этот взрывчатый груз в значительной степени был ввезен на пожертвования, собранные передовой русской общественностью, и на средства, отпущенные революционным Правительством. Такова была гримаса кривое зеркала истории.
Еще не утвердившись в петербургской цитадели большевиков - в столь прославленном особняке Кшесинской, Ленин незамедлительно повел свою максмалистическую агитацию - и против войны и за социальную революцию. В первые дни он был, одним настолько изолирован в рядах даже собственной партии, что, по словам Колонтай, создалась частушка: «что там Ленин не болтай, с ним согласна только Колонтай». Безоговорочное осуждение антивоенных лозунгов новоявленного борца из «пломбированного вагона резче всего раздалась в ответственных кругах Сов. Солдатских Депутатов. Считая дезорганизаторскую пропаганду ленинцев, прикрывающуюся «революционным, даже соц.-дем. флагом, не менее «вредной всякой иной контрреволюционной пропаганды справа, она требовала от Исполнительнаго Комитета решительных мер противодействия и организации «планомерной контр агитации в печати и особенно в воинских частях». Резолюция 16-го апреля, правда оговаривала «невозможность принимать репрессивные меры против пропаганды, пока она остается лишь пропагандой». Другого постановления орган революционной демократии, пожалуй, и не мог вынести, но как реагировал орган власти? - в его распоряжении уже были данные о том специфическом пацифизме, который оплетал интернационалистическую миссию прибывших из за границы эмигрантов-пораженцев: по крайней мере Платтен, сопровождавший по территории Германии «пломбированный вагон», но был пропущен в Россию по «тем мотивам, что оказал дружескую услугу враждебному правительству.
