Тогда же кое-кто решил, что необходимо снабдить Нору сведениями о маме и папе. Наверно, хотели подарить бедной сиротке толику прошлого, наделить ее должными воспоминаниями о покойных.
Они явно думали, что у нее нет собственных воспоминаний. Даже не спросили, перед тем как взяться за дело.
Годами обходили маму и папу молчанием, а теперь вдруг стали поминать их по всякому поводу и без повода. Постоянно твердили о разных трогательных и смешных вещах, какие они говорили и делали. Послушать их, так мама с папой были этакие бодрячки, нестерпимо сентиментальные и болтливые.
Вдобавок слишком хорошие для этого мира. Прямо ангелы с крылышками. Потому и погибли так трагически.
И фотографии они тоже притаскивали. Дурацкие снимки, изображавшие их самих вместе с мамой и папой. На пикниках, в лодках и автомобилях, на вечеринках и на пляжах. Смеющиеся и неузнаваемые лица, которыми они назойливо стремились ее заинтересовать.
Таким вот манером у Норы отняли собственные ее воспоминания. Думали обогатить ее память, а вместо этого стерли маму и папу, превратили в туманные, расплывчатые тени, которые отступали все дальше и дальше. Вот чего они достигли.
У всех других воспоминания просто замечательные. А у нее блеклые, жалкие – ни в какое сравнение не идут. Ей приходилось драться изо всех сил, чтобы сохранить крупицы собственных воспоминаний.
Папина рука, крепко обнимающая ее на высоком мосту. Его ноги рядом с ее среди желтой листвы. Его глаза вечером, когда он шепчет «доброй ночи». Сияющее лицо мамы, когда утром она поднимает штору и кричит, что на улице идет снег. Смех в ее глазах, когда она шутит. Ее улыбка…
Эти картины принадлежали ей одной, их нельзя стирать и подменять ухмыляющимися фотографиями. Тех, кто делал подобные попытки, встречал резкий отпор – она разом ощетинивалась, становилась «противной нахалкой».
Какой бы скудной и жалкой ни казалась реальность, она все равно в тысячу раз замечательнее их выдуманных историй, которые рассказывали о ком угодно, только не о маме и папе.
Со временем стало полегче. Запасы воспоминаний, видимо, начали иссякать. Да и устали они от ее безразличия. «Странная девочка», слышала она; правда, нашлись и такие, что непременно норовили с нею поквитаться.
«Гляньте-ка! Мизинец у Норы кривой, точь-в-точь как у ее мамы!»
Замечание вроде бы невинное. Однако в устах говорящего кривые мизинцы означали, что у человека «преступные наклонности». Об этом Нора узнала еще раньше, от того же лица. И прекрасно понимала, что преступные наклонности в мизинцах не прячутся. Речь о ней самой, это у нее преступные наклонности.
