У него тряслась челюсть, дрожали руки, и он не в силах был их поднять, чтобы хотя бы закрыть лицо. Надо было ей как-то ответить, но все слова куда-то исчезли, остались немота, желтый свет, Беатрикс – и спасения не было!! Он зажмурился, стиснул зубы и повалился на колени, схватившись за волосы, словно пытался удержать готовую сорваться с плеч голову. Лицо у него было искаженное, белое, мокрое – как после жесточайшей пытки.
С тихим мычанием он качался взад-вперед, редкие слезы выступили меж стиснутых век и катились у него по щекам. Некоторое время королева молча наблюдала за ним, потом подошла и насмешливо поинтересовалась:
– Ну, кому из нас надо пойти спать? Да еще, клянусь Богом, приняв усыпительное средство. Если призрак короля вздумает выяснять отношения, оно защитит вернее, чем зеленые свечи. Только я думаю, что сама буду лучшим усыпительным средством… Я твои слезки быстро высушу… А?
Сейчас бы сказать ей: «Пошла вон!» Или – нет, схватить за руку, вытащить к страже, пригнуть за волосы, закричать, срывая голос, на весь Хаар: «Вот она, убийца! Вот убийца короля!» Но он лишь беспомощно, словно в полубреду, шептал о том, что боится угрызений совести, чувствуя, что вот-вот зарыдает от ужаса, любви и бессилия.
– Ну, хочешь, я буду твоей совестью? Хочешь? – Она присела рядом, скользнув ладонями под его волосы, и повернула к себе его лицо с блестящими полосками слез. – Я никогда, никогда ничего тебе не припомню… Клянусь тебе – все, что было, я спрячу в другую жизнь. Клянусь. – Она потянулась к нему с поцелуем – дерзкий румяный рот приблизился к его вздрагивающим, кривящимся губам.
Он был не в силах не ответить. У него осталась только она. И пожалуй, с ней было бы не страшно жить дальше, если не вспоминать про погубленного короля.
Глава четвертая
ЛИЦОМ К СУДЬБЕ
Рингенские гвардейцы чистили амуницию. Собственно, уже заканчивали, потому что в окошках казармы начало смеркаться. Шуршал несильный апрельский дождик, пахло мокрой известкой, снегом и оттаявшим дерьмом, которое наложили во всех углах люди и собаки. Зимой все покрывалось снегом, который в служебных дворах не убирали, а протаптывали в нем кривые разбегающиеся тропки до кухонь, кордегардий, портомоен, конюшен, псарен, людских. По ним и сновали под вечно сумеречным зимним небом, прикрывая лица от мороза, – дни были короткие, воздух обжигал гортань, как прозрачная хлебная брага, которую без выдоха не пригубишь.
Но сейчас была весна. Суконки ходили по кирасам с тихим звоном – от этого казалось, что в темнеющем воздухе подвешены малюсенькие колокольчики. Гвардейцы молчали.
