Сколько воды утекло с тех пор из нашей прохудившейся сантехники - на редкость внушительные объемы. Hо и сейчас в иной маслянистой луже, нетронутой метлой безалаберного дворника, пригрезятся в чахоточной хаотичности радуг, отражений, терзательных дум набеги взъерепененных до соборности чей-то демиургической волей разночинцев, гардемаринов, сочувствующих, имажинистов, стенающих, писающих, фатаморганистов, алконостов (но без сирина), лево- и правоцентристов, амазонок-пулеметчиц, поповичей, раввиничей, кривичей, галичей и картавичей, а также футуристов, фигуристов, финалистов и еще раз сифилитиков, - единый отряд в рамке-вериге из мореного лукоморского дуба. Привидятся и сплетутся змеиным клубком в самой сердцевине души и, пока бредешь понурым асфальтом в свою обитель, отольются болезнетворными формами.
Hа грани нервного срыва взбираешься на этаж, отмыкаешь дверные запоры, а в твоем кабинете наверняка уже толчется сомнительный господин с целью уберечь, спасти, оградить, в конце концов, избавить от пережитого кошмара, сам очень быстро превращаясь быть может в сладостный и где-то желанный, но все-таки кошмар. Сил для противления - никаких, а потому растекаешься всем, чем не растрачено, не пропито, нерастрынькано по креслу, лишь иногда отвлекаясь на любование запоздалой по-осеннему мухой или серыми в полоску штанами рассказчика. Тот же, не встречая серьезных возражений или хотя бы смысловых ограждений, до непотребного, в самых извращенных формах, словоохотлив.
"В стране прекрасной, - неторопливо зачинает он рассказ, один есть край. То дивный край, земля святого Сирина. Там высится, пронзая купорос небес, башня из слоновой кости далеко не всем путникам видна из-за благодатной облачности. Могучий и тонконравный покойник там обитает, как бы во сне животворящим пребывая. Отрадно там журчание вод, привольных и рыбообильных. Под дуновеньем ласкающих зефиров с запада и с востока могучие деревья колышут свое первосортное лиственно-хвойное убранство, а на изумрудных лугах и травянистых пригорках среди беспечных коровок шныряют одержимые египетскими бесами энтомологи и всякое того же рода..."
В этом месте неотвальным валуном наваливается дремота: то ли расстроенная психика жаждет утешения сном, то ли рассказчик слишком хорошо знает свое дело. (Hамерения же его прозрачны, как парение коршуна в толще, обремененного глыбами облаков, неба: он скрывает нож в колючем кустарнике своих россказней обоюдоострую финку из репертуара дружков Бени Крика в тот самый момент, когда их желтые тени воротят нос от вороненой плоти наганов.)
