Едва сгустились сумерки – в то самое время, когда я стоял у входа в святилище долины Тощей Фермы, – все подъезды к Большой Гавани на многие лиги заполнили цокот копыт, скрип и бренчание упряжи, дребезжание пустых подвод: это караваны телег направлялись из города к ближайшим монастиям.
А в полночь или незадолго до того, как раз когда мы со своим редкостным грузом выгребали на середину озера Тощей Фермы, в ужасе прислушиваясь к обрывочным паучьим мыслям, которые то здесь, то там срывались с берега и шарили в темноте над водной гладью, пытаясь нащупать нас в кромешной мгле, прелату Панкарду из монастии Кларвкофферта приснился необычайный, отчетливый, как наяву, сон.
Панкард отчетливо осознавал, что спит, но сон его был на редкость убедителен: вот он поднялся с постели, ступил босыми ногами на холодный каменный пол коридора. Даже во сне он ощущал ледяное прикосновение камня, но почему-то это его совсем не тревожило.
Странный, неотличимый от бодрствования сон привел его в почивальню простых монастийских служащих: стены просторного покоя дрожали от храпа. Вот уже и кельи надзирателей, старших монахов и других отшельников высшего ранга остались позади. Ни в одной из них, согласно правилам, не было дверей, из каждого проема доносилось лишь мерное дыхание спящих.
«Куда же приведет меня мой сон?» – спросил себя Панкард и тут же понял, какой его ждет ответ. Он шел вниз, в подвалы, вырытые намного ниже уровня центрального двора в ограде крепостных стен, где в торжественных случаях собиралась вся братия. Эти подвалы были сердцем монастии, погребенной глубоко в земле осью восьмиугольного колеса ее жилых покоев, служебных помещений и соединяющих их коридоров.
Продолжая спать, Панкард увидел себя уже в подвалах и обнаружил, что держит в руках целую горсть хагианских золотых колоисов. Эти монеты высоко ценились во всем мире, так как их чеканили едва ли не из чистого золота. В свободном обращении их видели редко: лишь повинуясь притяжению платежных писем и долговых расписок, всколыхивался их океан, обнажая, точно пустынный берег, сундуки одной монастии и золотым приливом захлестывая подвалы другой.
Баюкая тяжелые монеты в ладонях, прелат вдруг услышал тихий шепот:
– Из первого золота, найденного мною, отчеканил их твой народ, из того самого золота, что я отыскал внутри зеленых холмов Хагии, нашего общего дома.
– А-Рак? – громко, не скрывая восторженного изумления, спросил тот Панкард, который жил внутри сна. Другой Панкард, которому все это снилось, тоже испытал восторг человека, знающего, что всего лишь спит и видит сон. Оба Панкарда были в восторге.
