Поэт сильно вздрагивает от этого звука и заваливается на бок, ползет от Нельсона по снегу, по битому мусору, задыхаясь.
— Вы считаете нас дерзкими, — хрипит Куган, — но это неправда. Мы всегда были смиренными, начиная с Кэдмона[101]. Первые стихи на английском языке — о том, что Бог сотворил все. Мы ничего не творим. Тем более поэзию. Мы лишь служители. Сосуды Слова Божия. Этого вам не снести. Свидетельства, что есть авторитет выше, чем литературный критик. А-а!
Куган кричит, выдергивает руку из снега, заваливается на спину. Глядит на свою ладонь, показывает ее Нельсону. Он порезался обо что-то острое под снегом. Кровь у него яркая, как цветок.
Нельсон молча склоняется над поэтом.
— Погодите минуточку. Послушайте.
Грудь его под пальто вздымается. Он закрывает глаза. Он говорит:
Премудрости книжной не стало боле!
О горе, горе! Увы нам, сирым!
Невежды воссели на месте поэтов.
Погас светильник, утрачено знание!
[102].
Он открывает глаза. Слезы текут по его щекам. Нельсон склоняется над ним, встает на одно колено.
Куган начинает дрожать.
— Где твое смирение, Клинк? Лишь дерзкий смотрит на все мироздание и видит только слова, слова, слова[103]. Худшая трагедия в жизни, куда ни кинь. Все мы в канаве, Клинк, но некоторые из нас глядят на звезды[104].
Он с усилием приподнимается и хватает Нельсона за парку.
— Подними глаза, ты, иезуит, спроси себя: что есть звезды? что есть звезды?[105]
Нельсон стискивает его запястье и давит, пока Куган не разжимает пальцы. На парке кровь. Поэт падает навзничь, во весь рост, как будто хочет оставить свой отпечаток на снегу. Он смотрит в небо, но за светом фонаря никаких звезд не видно, только тихо падающие снежинки, серебристые и темные.
— Времени в диссонанс, — шепчет Куган, — я силился возродить умершее искусство поэзии. — Его синие губы с минуту движутся беззвучно. — Ошибка с самого начала[106].
Нельсон на одном колене перед ним. Возможно, он молится или совершает последнее помазание. «Меня ожесточила так судьба, — думает Нельсон, — что я пойду на все, чтоб за несчастья отмстить другим[107]». В пальце нарастает жгучая боль.
Нельсон берет Кугана за руку — оба так занемели от холода, что не чувствуют прикосновения — и говорит поэту, что тому делать.
Нельсон проснулся с таким похмельем, какого прежде не знал, разлепил ноющие веки и понял, что глядит на трубы, провода и паутину в подвале собственного дома.
Он лежал на раскладушке, под ним был только голый матрас. Абигайл стояла в нескольких шагах от него, держа вверх ногами безголовое чудовище из «Улицы Сезам», и, щурясь, смотрела на отца.
