- Ты долж…
Я не понимаю, что она говорит: слова глохнут о вату, в которую я заворачиваюсь, как елочная игрушка, засыпающая в пыли и высохшей прошлогодней хвое. Это говорит не Рита, да и я - это вовсе не я, а золотая мармеладная змейка, умноженная на саму себя и обои в цветочек, на которых остались волнистые царапины от ее ногтей. Я - костер без огня и запах сирени над подвесным мостом, что снесло ледоходом. Меня нет.
Она закрывает дверь.
- Мы передаем… Ре-редаем… «Реквием» Вольфганга Амадея Моца…Тщщщщ…
Рита закрывает дверь.
Я стою под тем же дождем, в том же самом городе. В доме напротив понемногу начинают загораться окна: ежедневный ритуал, на который я раньше не обращал внимания. Может быть, в одном из них кто-то рассчитывает длину метрового стержня, движущегося со скоростью, близкой к скорости света. В другом апрель умирает на раскладном календаре. APRIL MUST JUNE. Надпись на обоях и телефон синим фломастером. Одни окна загораются. Другие гаснут. Старик мнет пальцами папиросу, бездумно глядя в экран, по которому ползут ненужные ему биржевые сводки. Выцветшие военные фотографии по стенам, ощетинившаяся окурками пепельница. А где-то на последнем этаже молодой человек ломает джойстик, пока его герой несется вперед под взрывы, хохот и протонные цунами на фоне сочной вечнозеленой травки.
«Весь мир в твоих руках! Japanese Telecom!»
Весь мир в моих руках… Только вот он больше мне не нужен. Я открываю дверь…
Мерцающая лампочка в обрамлении отражающего жестяного конуса. Отбрасывая пугающие тени на стены, передает безнадежное двоичное послание тому, кто его никогда не получит. Точка, точка, тире, точка, точка, тире. Я прохожу под лампой - она низко гудит и перестает гаснуть, наоборот, загорается неправдоподобно ярко. Но через несколько шагов вновь срывается в свою мерцающую лихорадку.
Слышно, как где-то рядом со скрежетом ездит лифт. Решетка закрывается, гул мотора, остановка, решетка… Звук все время раздается по правую руку от меня, коридор закручивается нисходящей спиралью вокруг шахты лифта.
Я выхожу в просторный подвал. Из вентиляции под потолком вермишелью лезут длинные полоски измельченных газет. Всюду на полу лежат обнаженные люди, утопающие в змеящейся газетной мишуре. Я иду между ними, стараясь ни на кого не наступить: некоторые из них свернулись калачиком, будто замерзли, хотя здесь очень жарко и душно, руки и ноги других беспорядочно раскинуты в разные стороны. Тела людей залиты тусклым зеленым светом, они вызывают неприятное ощущение, они похожи на осклизлых мертвых тюленей, пробывших несколько дней в воде и теперь выброшенных прибоем на берег далекой холодной страны. Гренландия? Исландия? Что-то бледно-розовое на карте мира.
