В этот самый миг его вдруг осенило, что эта процедура давно уже стала рутинной: открыл дверь, включил свет, закрыл дверь, разулся, зацепился за люстру... Противный перестук плексигласовых подвесок, произнесенное вполголоса ругательство, всегда одно и то же, наклон, а затем опостылевшая процедура пристраивания чертовых висюлек на место с почти неизбежным ожогом об успевшую раскалиться лампочку.
Стиснув зубы, Градов выпрямился. Подвески остались лежать на покрытом вытертым, вспучившимся линолеумом полу. "Робот, – подумал он. – Я – робот. Был такой фильм, а еще раньше – книга... И кто бы мог подумать, что она написана про меня? Да и не про меня одного, наверное. Много нас таких, запрограммированных..."
Он стащил пальто и, вместо того чтобы повесить в шкаф, швырнул его в угол. Пальто было старое, и шкаф был старый, и светленькие, в мелкий цветочек, обои в прихожей выгорели и засалились, особенно в том месте, к которому он всегда прислонялся задом, снимая ботинки, и вся жизнь Семена Валентиновича показалась ему вдруг такой же постылой, засаленной и нуждающейся в полной и решительной замене, как эти чертовы обои. Он вспомнил свое позорное поведение в ресторане и негромко замычал, не открывая рта. Боже мой! Продаться и то по-человечески не сумел!
Пока Градов остро и мучительно переживал свою житейскую несостоятельность, ноги самостоятельно привели его привычным путем в ванную, где он тщательно вымыл руки с мылом, а оттуда – на загроможденную грязной посудой кухню, как это случалось каждый божий вечер, за исключением выходных. На кухне Семен Валентинович обыкновенно готовил и съедал скудный холостяцкий ужин, после чего часа полтора-два смотрел телевизор и ложился спать.
Готовить ужин ему сегодня не хотелось, а есть его – и подавно. Сперва он даже не понял, куда подевался его аппетит, а потом вспомнил: ах да, он же наелся в ресторане! И заплатил за это, между прочим, сто долларов. Если бы мама об этом узнала, она бы умерла второй раз...
Приняв неожиданное решение, Семен Валентинович открыл кухонный шкафчик и принялся рыться в нем, роняя какие-то банки и пакеты, рассыпая крупу и попадая пальцами в соль, которая почему-то лежала повсюду ровным слоем, как снег на горно-лыжном курорте. Наконец искомое подвернулось под его шарящую руку, и Градов закрыл шкафчик, оценивающе взвешивая на ладони хранившуюся там с незапамятных времен бутылку водки.
Он не лгал, говоря Коту, что не пьет. Он действительно не пил – просто не понимал, зачем это нужно. Но сейчас было совсем другое дело, и, откупорив бутылку, Семен Валентинович твердой рукой налил себе половину чайной чашки.
