Забрав свои манатки, я направился к Валентину Валентиновичу, которого застал на чемоданах. Он готовился к возвращению в город и ждал подводы, которая должна была доставить его на станцию. Был он в одежде и без шерсти - шерсть опала, так как уже прошло два месяца со дня приема им "Прогресс-волосатина".
Я поведал Валентину Валентиновичу свои невзгоды, и он стал утешать меня, напоминая о том, что я служу науке, а наука требует жертв. Далее он намекнул, что, когда ему воздвигнут памятник, то, возможно, рядом поставят и мою небольшую статую. Я буду изображен в шерсти и с факелом познания в руке.
Когда прибыла подвода, лошадь почему-то очень испугалась меня и даже пыталась стать на дыбы. Возница с трудом уговорил ее постоять спокойно, чтобы дать возможность Валентину Валентиновичу сесть в телегу и погрузить свои вещи. Возница разрешил и мне положить на подводу мой чемодан, но меня лично попросил идти пешком позади телеги, чтобы не смущать неразумную лошадь.
Когда мы прибыли на станцию и вошли в вагон, среди пассажиров возникло острое недовольство. Хотя на мне были сандалии, трусики и кепка, ясно указывающие на то, что я человек, одна гражданка, ребенок которой испугался и заплакал, потребовала моего ухода. Тогда Валентин Валентинович взял мой билет и побежал в кассу. Вернувшись, он вручил мне квитанцию и возвратил часть денег.
- Вот видите: уже начинаются выгоды вашего положения, - сказал он. - Я оформил вас по багажной квитанции, как домашнее животное, так что проезд вам обойдется вдвое дешевле, чем мне.
Ехать в багажном вагоне было плохо, так как там, кроме различной клади и лично меня, находились две собаки. Они отнеслись ко мне недоверчиво, все время лаяли и норовили вцепиться в мою шерсть. Мне пришлось забаррикадироваться сундуками и чемоданами.
Когда я прибыл в Ленинград, то началась целая серия неприятностей, всех их и описывать не буду. Сима, студентка, которой я отчасти нравился, обозвала меня гориллой и сказала, что ошиблась во мне. Когда я явился на лекцию, преподавателя никто не слушал, а все смотрели на меня. Чтобы не срывать занятий, я был вынужден временно отказаться от посещения техникума и ждать, когда опадет моя шерсть.
Ожидая психологической помощи, я пошел к Виктору, но, увидя мою шерсть, брат встретил меня сурово. Он сказал, что это выявилась моя внутренняя звериная сущность, и просил впредь не являться к нему в таком антиобщественном виде. Далее он выразил пожелание, чтобы я в частных разговорах и анкетах не упоминал о своем родстве с ним, дабы не бросить на него несмываемую моральную тень. Я ушел от своего талантливого брата, глубоко огорченный тем, что доставил ему неприятность своим посещением.
