История одной болезни | страница 49



Брожу ли я вдоль улиц шумных,
Вхожу ль во многолюдный храм,
Сижу ль меж юношей бездумных,
Я предаюсь моим мечтам. 
Я говорю: промчатся годы,
И сколько здесь ни видно нас,
Мы все сойдем под вечны своды –
И чей-нибудь уж близок час. 
Гляжу ль на дуб уединенный,
Я мыслю: патриарх лесов
Переживет мой век забвенный,
Как пережил он век отцов.
Младенца ль милого ласкаю,
Уже я думаю: прости
Тебе я место уступаю:
Мне время тлеть, тебе цвести.
День каждый, каждую годину
Привык я думой провождать,
Грядущей смерти годовщину
Меж их стараясь угадать.
И где мне смерть пошлет судьбина?
В бою ли, в странствии, в волнах?
Или соседняя долина
Мой примет охладелый прах? 
И хоть бесчувственному телу
Равно повсюду истлевать,
Но ближе к милому пределу
Мне все б хотелось почивать.
И пусть у гробового входа
Младая будет жизнь играть,
И равнодушная природа
Красою вечною сиять.

Эти думы о смерти, не покидающие его, не отравляли сердце горечью. "…Дельвиг умер, Молчанов умер; погоди, умрет и Жуковский, умрем и мы: – писал он П. А. Плетневу в июле 1831 года. – Но жизнь все еще богата; мы встретим еще новых знакомцев, новые созреют нам друзья, дочь у тебя будет расти, вырастет невестой, мы будем старые хрычи, жены наши – старые хрычовки, а детки будут славные, молодые, веселые ребята; мальчики станут повесничать, а девочки сентиментальничать… были бы мы живы, будем когда-нибудь и веселы…"

А. С. Пушкин не был ни пессимистом, ни оптимистом. "Он верил только в правду бытия, – заметил однажды известный советский критик Лев Озеров. – Он шел не от категории чувств, а непосредственно от них самих"…

Однако следует ли нам сегодня осуждать врачей, не скрывших правду от раненого поэта?

Я полагаю, что нет.

Незаурядность личности Пушкина не позволила им прибегнуть к утешительной лжи.

В неоконченной "Повести из римской жизни" Александр Сергеевич вложил в уста Петрония такие вещие слова: "… мне всегда любопытно знать, как умерли те, которые так сильно были поражены мыслию о смерти."

Этой откровенностью врачи невольно дали возможность проявиться стойкости пушкинского духа и на последнем этапе его нелегкого жизненного пути. Вся история болезни Пушкина представляет собой протокол мужества.


9

Пушкин обдумывал план действий на несколько часов вперед – на большее теперь нельзя было загадывать.

Первой его заботой была жена: ее надо было подготовить к неизбежному исходу, а не объявлять сразу, как получилось с ним, – она такого не вынесет. Еще надо снять с нее груз ответственности за происшедшее, иначе будет казнить себя до конца дней.