Ванда заметила, как мистер и миссис Энтони пытались скрыть последствия разницы во времени, стараясь не зевать.
– Они, должно быть, потратили целое состояние на это приглашение. Но я-то знаю, что Гримани не упустят случая подзаработать на паре-тройке таких гостей, – тихо сказал Радомир.
Графиня сама усадила Ванду и Радомира за главным столом. Пахло Рождеством. В подсвечниках горели настоящие свечи. Радомир сидел рядом с сопрано из Австрии, которая понапрасну демонстрировала ему свое декольте. Ванду поместили между турком и заклинателем змей. Оказалось, что под турецкой личиной скрывался хозяин дома – граф Гримани. Его лицо было совершенно неподвижно, словно он был в резиновой маске, и только его глаза суетились и поблескивали искорками. Они хватко цеплялись за каждого, кто возникал перед ним. Кроме клыков, которые привели Ванду в восторг, его улыбку не украшал ни один зуб.
– Фанта Фиаревви, – прошепелявил он и, видимо, такое звучание фамилии ему понравилось.
– Фиаревви, Фиаревви, – продолжал он с тем же произношением, – а… а, вспомнил. Вы – племянница графини Виарелли? Из Палаццо Виарелли на Пьяцца Сан Доменико Маджоре? Моя жена из Неаполя, поэтому кое-что оттуда я помню.
– Нет, – разочаровала его Ванда. – Увы, мне жаль, но во мне нет и следа от графов Виарелли.
Она улыбнулась, словно извиняясь. Но, вспомнив его историю с горничной, слегка отодвинулась в сторону, в то же время стараясь не прерывать разговор слишком резко, следуя советам Радомира. Граф признался, что он не слишком разговорчив и всегда с трудом находит интересную тему для беседы, поэтому он не против, если ему ее подбрасывают. Он лично знает почти всю Италию, от миланских производителей шин до римских депутатов Парламента, и всегда находит способ этим воспользоваться.
– А сколько комнат в Палаццо Пизани-Моретта? – спросила Ванда с неподдельным интересом.
Но, не успев договорить, она прикусила язык. Непростительная дерзость, сказал бы Радомир. Как можно по количеству комнат оценивать это произведение искусства. Граф хитро улыбнулся.
– Как это сказано в «Леопарде» Лампедуза: «Дом, о котором знают, сколько в нем комнат, больше не имеет тайн», – гордо процитировал он, но тут же признался: – Сто… Приблизительно.
Интерес Ванды его воодушевил, и он наклонился к ней поближе.
«Мои рыжие волосы, – подумала она. – Наверное, он уже ломает себе голову, такого же цвета они у меня в других местах».
В течение ужина скрипичный квартет проигрышем коротких этюдов обозначал перемену блюд. До третьей закуски – крабов во фритюре – этюдами Вивальди; перед рулетами из морского языка в тминном соусе – «Мое сердце с тобою» Легара и «Мои губы целуют так жарко». Ванда развлекалась под этот концерт, разворачивая рулеты из морских языков и обследуя их на предмет наличия внутри томатов. Она их ненавидела. Детская травма. Мать заставляла ее в детстве есть помидоры, несмотря на то что при одном виде студенистой внутренности разрезанного плода ее мутило. «О-оп!» – говорила мать и буквально впихивала в дочь помидорные дольки. Ванда поклялась, что в жизни никогда не съест ни кусочка этого овоща, как только сможет сама распоряжаться собой. Но это совсем не просто для человека, живущего в Италии. Оказалось, помидоры поджидали повсюду. Они партизанили в тарелке с краю под листом салата, прикидывались красным перцем и, естественно, тонули в соусах. Особенно трудно приходилось в этом смысле в странах, с кухней которых Ванда не была знакома. Отправляясь туда, где не говорят ни по-итальянски, ни по-немецки, ни по-английски или французски, она брала с собой визитные карточки, на которых на двенадцати языках, включая китайский, арабский и хинди, было написано: «У меня аллергия на томаты, пожалуйста, посоветуйте мне блюда, не содержащие их». Эти карточки она подсовывала официантам, когда брала меню. Но при этом много раз убеждалась, что и карточки не являются стопроцентной защитой, и риторический вопрос: «Помидорам быть или не быть?» возникал сам собой. Если Ванда отправляла блюдо с помидорами обратно на кухню, официанты начинали пререкаться: «Этот сорт вообще нельзя назвать томатами» и т. п.
