Все дело в том, что в потаенных уголках моего города я уже вижу побеги и ручейки голубого огня. Он заиграл над Френчи и его партнершей; он ползет к руке охранника; в ожидании восхитительного момента он набирает силы, он затаился в водосточных желобах на Вишневой улице, где еще оставшиеся в живых Данстэны влачат свои жалкие жизни. Великие силы вступают в игру. Вокруг нашей крошечной сцены, ярко освещенной посреди необъятной космической тьмы, древние боги, мои истинные прародители, шелестят кожистыми крыльями и стучат немытыми когтями, собираются стать свидетелями того, что совершит их праправнук.
Свершилось великое радостное событие: Стар Данстэн вернулась домой умирать.
Ты слышишь меня, ничтожество?
Слушай, слушай, старый кожаный мешок, вот самое искреннее мое пожелание.
Пусть плоть твоя покроется волдырями, пусть за каждый ничтожный судорожный глоток воздуха тебе придется бороться из последних сил, а органы твои будут взрываться внутри тебя, но не все сразу, а один за другим; пусть глаза твои вылезут из орбит; именно так, а не иначе. И хотя лично мне не удастся управлять этим процессом, милая моя старушка, я сделаю все, чтобы устроить то же самое для нашего сына.
С самого начала меня не оставляло ощущение: что-то невероятно важное, без чего моя личность никогда не будет цельной, упущено. Когда мне было семь лет, мама рассказала мне, что, как только я научился самостоятельно садиться, я начал проделывать эту забавную штуку: оборачивался и пытался заглянуть себе за спину. Бац – упал, но в ту же секунду, повернув голову, опять смотрел туда же. Если верить Стар, тетушка Нетти говаривала: «Мальчик, видать, решил, что после рождения доктор отрезал ему хвостик». Дядя Кларк поддерживал разговор: «Похоже, ему мерещится, что кто-то к нему подкрадывается».
– Они все решили, что с тобой неладно, – говорила мне Стар. – Это для них само собой разумелось, поскольку твоей мамой была я. Так вот, я им говорю: «Мой мальчик Нэдди умница, и он просто наблюдает, как ведет себя в помещении его тень». Родственнички прикусили языки, потому что именно так все и выглядело: словно ты пытаешься разглядеть свою тень.
Вряд ли мне удастся описать сложное сочетание облегчения и неуверенности, которое вызвали в моей душе ее слова. Стар дала мне доказательство того, что мое чувство потери было реальным, потому как оно стало частью меня самого задолго до того, как я осознал его. До того как я научился ходить, в ту пору, когда мысли мои были не более чем регистрацией таких ощущений, как голод, страх, покой, материнское тепло, я уже испытывал чувство потери и, силясь заглянуть себе за спину, пытался отыскать утраченное. И если в шестимесячном возрасте я уже делал попытки найти нечто недостающее, не означало ли это, что прежде оно на самом деле существовало?
