«Вот и тебя тоже скрутили. И ты – пройдоха и горлопан – вместе со всеми у кюре в руках. Веришь ли ты в дьявола или в господа бога, а эти ясные, как родник, глаза и тебя околдовали, точно последнего простофилю».
Здоровенный детина разогнулся, потянулся, почесал затылок и пробормотал:
– Треснуть человека сзади, да еще поленом – это все же…
Священник рассмеялся и хлопнул его по плечу.
– Ничего ведь с вами не случилось, – сказал он. – А значит вы молодец хоть куда. Когда вы рядом, кажется, будто нас охраняет гарнизон из тридцати солдат.
Стражник уже выпятил было грудь и развернул широченные плечи, но отец Буасси тут добавил:
– Если, конечно, вы не спите. Ибо сон у вас крепкий. Вы ничего сегодня ночью не слышали?
Тот пожал плечами.
– Ежели вы думаете, что не слыхал, как вы судачите, точно кумушки…
Все расхохотались.
– А выстрел из аркебузы, – спросил цирюльник, – ты, случайно, не слыхал?
Глаза стражника наполнились страхом. Лицо его исказилось. Секунду он в растерянности озирался и, отыскав наконец свое оружие – аркебуза стояла у стены, за дверью, – поспешно схватил его и проверил заряд. Тяжелым, испытующим взглядом, в котором уже начала сгущаться ярость, он обвел лица присутствующих.
– Кто стрелял? Признавайтесь. Никто не имеет права. Никто…
– Если солдат не выполняет своего долга, – спокойно проговорил священник, – кому-то приходится это делать за него. Волки выли под самой дверью. Я и выстрелил. А вы были настолько пьяны, что ничего не слышали.
– Враки. Вы меня оглоушили.
– Потому что вы были пьяны! Вы даже стражником хорошим быть не можете.
Стражник всем телом подался вперед. Рука его уже поднимала аркебузу. Но священник не шелохнулся. В полной неподвижности развернулось молчаливое сражение. Схватка взглядов продолжалась, наверное, с минуту, по истечении которой стражник опустил глаза и поставил аркебузу на прежнее место.
– Чего с вами спорить, – буркнул он. – Все они тут за вас… А вообще-то я ведь здесь не для того, чтоб волков пугать.
– Ну вот что, – по-прежнему спокойно сказал священник, – давайте поедим супа – тут и рассветет.
Колен Юффель сходил за котелком ячменной похлебки; ее подогрели на огне, и каждый съел по миске. Когда с завтраком было покончено, священник приоткрыл дверь и сказал:
– Достаточно светло – можно идти разгружать повозку.
Они вышли. Ветер утих – тишину нарушали лишь бараки, откуда неслись уже не вопли, а хрипы и стопы, точно ночь, пролетая над миром, утишила боль или унесла с собой последние силы умирающих.
