- Вот и лето ушло, - сказал он, не открывая глаз. - С ним навсегда ушли ваша безмятежность и юность. И мои силы. Кажется, с летом уходит и моя жизнь - я надеюсь, только моя...
- Нет! - крикнул Гилл. И продолжал торопливо: - Конечно, Анакреон с Эвимантом причинили немало вреда, но я смог восстановить всю картину. Заговор шире и разветвленное, чем мне казалось, но я знаю почти все, и это дает огромные преимущества. Если мы нанесем удар немедленно, мы их опередим. Верных войск достаточно, мои люди готовы, но я не справлюсь только своими силами. Ты должен немедленно - слышишь, немедленно! собрать военачальников и приближенных, которым можно доверять. Стянуть войска, подавить очаги пожара. Пойми, как только они узнают, что Анакреон сидит под замком, они выступят. А узнают они это очень скоро. Тезей!
- Бесполезно.
- Мы успеем.
- Ничего мы не успеем, Гилл. - Тезей открыл глаза, но не изменил позы. - Ты не понял. Для меня поздно. Я достиг своего предела, меня больше нет, и ничего больше нет - ни воли, ни решимости, ни силы. Это предел. Даже если я соберу волю в кулак и мы их раздавим - что дальше? Масло выгорело, и светильник пуст. Останется усталый старик, который будет доживать век в огромном дворце. Так стоит ли цепляться за трон?
Гилл наконец понял. Но в это невозможно было поверить. Мир рушился в тишине солнечного осеннего утра. Слезы навернулись на глаза, все плыло. Гилл, рыча, потряс сжатыми кулаками:
- Но мы же не быки на бойне!
Потом он решился на то, что недавно показалось бы ему святотатством схватил Тезея за плечи и затряс, крича в лицо:
- Собирай людей! Командуй! Разрази тебя гром, еще не поздно!
Он разжал руки и отшатнулся, услышав короткий и трескучий смех Тезея.
- Успокойся, я пока еще в здравом рассудке, - сказал Тезей. - Просто подумал, какой ты счастливый, - ты и представить себе не можешь, что чувствует человек, достигший своего предела... Знаешь, в памяти почему-то остаются только имена: Ариадна, Елена, мой Геракл, Архилох. О боги, как мы были молоды, как мы мечтали и пытались перевернуть мир, как тонули в женских глазах, как сверкали мечи и ржали лошади...
По его щеке ползла жалкая старческая слеза. Гиллу казалось, что голова вот-вот лопнет, что ее распирают изнутри колючие шары, и он сжал виски ладонями. Отрывистый и решительный приказ сделал бы его яростно-счастливым, сметающим любые преграды, но он понимал уже, что приказа не будет. Никогда.
