25
Является ли тщательное описание всего и вся положительным свойством? Этим вопросом задавались еще французские романисты. Ответ здесь, как и на многое другое, – «ни да ни нет». Вероломство слов общеизвестно. Я пишу, что мне «нравится Мэри-Энн». Но что это значит? Ровным счетом ничего, потому что я не могу сказать, чтобы она была мне приятна всегда или какое-то время во всех отношениях. Если придерживаться абсолютной точности (а этого требует наш научный век), я должна сказать, сидя сейчас в своей комнате за ломберным столом в старой пижаме Майрона, что мне нравятся ее глаза и ее голос, но не ее рот (слишком маленький) или руки (слишком грубые). Я могла бы исписать кучу страниц, излагая все свои «за» и «против», и так и не прояснить читателю, что же я ощущаю сейчас, в семь часов вечера двенадцатого марта. Невозможно разложить по полочкам, что чувствует, человек в некий конкретный момент в связи с неким конкретным предметом или явлением, и может, самым мудрым будет никогда не воспринимать никакой предмет иначе, как многообразие, воплощенное в конкретной форме.
Что думает обо мне Мэри-Энн? Я могу не более чем гадать на этот счет или, скажем иначе, могу только предполагать, как бы она сама ответила себе на этот вопрос: нравлюсь я ей или она испытывает ко мне враждебные чувства, я привлекательна или вызываю отвращение, преувеличивает ли она собственную значительность или готова на самопожертвование, – все это сплелось в клубок, в котором невозможно выделить главное – явное стремление человека властвовать над другим. А ведь это важнейший человеческий показатель, остальное – приложение.
Доктор Монтаг все еще пытается время от времени подвергать сомнению мою теорию. Однажды он заговорил о материнском инстинкте как о том, что не подразумевает власть. Разумеется, он не прав в самом прямом смысле мать по своему усмотрению может дать ребенку сиську (или бутылочку) – источник жизни, а может отобрать. Если существуют примеры более полной власти одного человека над другим, то мне они неизвестны. Разумеется, большинство людей скрывают свое стремление к власти, в том числе и от самих себя. Тем не менее желание господствовать неизменно и неумолимо. Взять того милого, внешне абсолютно неагрессивного человека, произносящего свои совершенно дурацкие шутки, заставляющие людей смеяться. В определенном смысле он имеет такую же власть над людьми, как, скажем, Гитлер: в конце концов его слушатели смеются тогда, когда он их
