Не только разные тени промелькнут то тут, то там, но и улицы преображаются.
Были, к примеру, Воскресенский и Сергиевская, а стали бывший Воскресенский и бывшая Сергиевская.
Казалось бы, просто перемена вывесок, а смысл принципиально иной.
И улицы во многом другие. Хоть и дома те же, но жителей совсем не узнать.
Слово, действительно, не воробей. Не придашь вовремя значения, а потом будет поздно.
Бывает, и фраза как с цепи сорвется. До поры до времени занимала скромное положение внутри абзаца, а вдруг превратилась в палочку-выручалочку.
То одно объяснит, то другое. Казалось бы, ну при чем тут это, но всякий раз получается к месту.
Вот, к примеру, такое высказывание. Сперва оно выглядело странным изгибом ночной фантазии, но потом все окончательно прояснилось.
«… когда весь город превратится в гром и блеск, - писал Николай Васильевич, - мириады карет валятся с мостов, форейторы кричат и прыгают на лошадях и когда сам демон зажигает лампы для того только, чтобы показать все не в настоящем виде».
Кстати, Достоевский тут кое-что уточнил. Значит, время двигалось, а ощущения были столь же мучительными. Оставалось только выяснить: «… как разлетится этот туман и уйдет кверху, не уйдет ли с ним вместе этот гнилой, склизкий город…»
Так все и получилось. И нескольких десятилетий не прошло, как Петербург оставили его обитатели, а затем куда-то испарился он сам.
Письмо
Все для Гоголя было непросто. Когда выходило быстро, то он сразу подозревал каверзу.
Не должно быть без мучений. Если без мучений, значит чего-то недостает.
В «Ревизоре» Николай Васильевич изобразил героя, которого отягощает подобная легкость.
Хлестаков не только пьет и ест в любых количествах, но и пишет безостановочно. Уже и не помнит точно, что именно произвел на свет.
Скажете, врет? А ведь в самом деле пописывает. Послание другу сочинил. Едва начал, а уже через полминуты отдал слуге.
Гоголь не только отмечает в ремарке: «Хлестаков (пишет)», но еще заставляет его воскликнуть: «Эй, Осип, подай мне бумагу и чернила».
Прямо Пушкин. Или Гоголь. Пустой человек, а занят тем делом, которому посвящают себя настоящие творцы.
Да и мотив сомнительный: «Напишу-ка я в Петербург Тряпичкину,.. пусть-ка он их общелкает хорошенько».
Ну как это так? Ведь письмо с точки зрения Николая Васильевича - нечто большее, чем письмо.
И слова в письмах он выбирал самые требовательные, исключающие малейший компромисс: «нужно», «обязательно», «непременно»…
